Слуги зла - Максим Далин Страница 3

Боль на время отошла в сторону, уступив место тревожному сну…

Тишина стояла всю ночь, добрая тишина земли, не обитаемой никем, кроме диких зверей. Ветер выл между камнями, дождь шуршал, трещали догорающие сучья в костре — и все это были хорошие звуки, добрые, безопасные звуки. Под такие звуки приятно спать, отпустив нервы, всласть и вволю.

Небо в проломе камня начало сереть, потом побелело. Шел пасмурный день, но дождь утих; резко пахло сыростью, мокрым песком и зеленью. Костер догорел. Зола остывала, стало холодно. Бойцы начали просыпаться от холода стынущего камня, который заползал в их утомленные тела.

Красавчик спросонья ткнул себя кулаком в выбитый глаз, скрипнул зубами и выругался:

— Задница демона! Никак не запомню…

Шпилька хихикнула:

— Не ори, придурок. Вход в чрево мира всегда рядом, услышит тебя демон какой-нибудь — мало не покажется. Вот окажешься как раз у него в заднице — через пасть…

Красавчик оскалился и обозначил стремительную атаку. Шпилька шарахнулась назад, наступила на только что проснувшегося Паука — тот мгновенно сгреб ее в охапку и закопался носом в волосы.

— Тепленькая! — проурчал он восторженно и укусил ее за шею. — Моя вкусненькая…

Шпилька выкрутилась стремительным движением и за две-три секунды успела укусить Паука в щеку и врезать ему кулаком под ребра с радостным воплем:

— Что, съел? Не подавись, худоба!

Наблюдавшая поединок Крыса в восторге издала воинственный клич, от которого подскочили Мелкий и Пырей, стряхивая остатки сна. Хорек, протирая глаза и шмыгая носом, проворчал:

— Эй, сволочи, о жратве — ни слова!

— А я бы поговорил… о жратве, — произнес Красавчик печально.

— Ага, — подхватила Шпилька. — О конине.

— С чесноком, — добавил Мелкий.

— И ржаными сухарями.

— И пивом.

— И чтоб вам полопаться, гады! — фыркнул Хорек и швырнул в Красавчика головешкой. — Другой темы нет?! Я сейчас сдохну от этих ваших излияний, размечтались!

Ему ответили взрывом хохота. Клык с удовольствием отметил, что бойцы за ночь вправду отдохнули и опомнились, уже не похожи на трупы, по инерции переставляющие ноги, следовательно, способны о себе позаботиться. Его перестала занимать рана Мелкого — если боец начинает смеяться и болтать о жратве, значит, скорее всего, выживет.

Если удастся раздобыть жратву, конечно.

Теперь Клыка тревожил Вьюга, который даже не попытался подняться, только еще больше скорчился, будто надеялся согреться в ознобе. «Вот, — подумал Клык. — Вот старые бойцы. Пока опасность и риск — что-то ведет, откуда-то силы берутся огрызаться на судьбу, а стоит расслабиться — и кончено.

Жизнь наша…»

Пока молодые бойцы пытались согреться шутливыми потасовками, Клык подошел к Вьюге и уселся рядом. Зарылся пальцами в его волосы, повернул к себе осунувшееся лицо с запавшими глазами в черных тенях.

— Чего разлегся, урод? — повысив голос, нарочито хмуро проронил он. — Дрых мало? Вставай давай.

— Отвали, Клык, — прошептал Вьюга. — Отвали, не мешай. Она идет.

— Она идет в болото! — фыркнул Клык, никак не желавший расстаться с надеждой. — Дай посмотреть, как заживает, — и вытащил из торбочки, подвешенной к поясу, банку с остатками бальзама.

— Не трать, — Вьюга шевельнулся, отстраняясь. — Без толку.

Вокруг между тем собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:

— Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!

Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть — это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог этого сделать.

Бойцы расселись вокруг, ухмыляясь, обозначая спокойное знание, что слабость в смерти — не позор, а обычный порядок вещей. Хорек ткнул Вьюгу кулаком в колено, надеясь, что удар не отдастся в ране — показывая, что все идет по-старому. Шпилька лизнула умирающего в щеку.

— Не дергайся, — сказал Клык. — Все путем. Мы тебя закопаем. Но потом, а пока, глядишь, и обойдется, — и принюхался к ранам друга, все-таки надеясь на лучшее вопреки очевидности.

Запах не обрадовал, но Клык начал демонстративно откручивать крышку банки. Вьюга ухмыльнулся дрожащими губами:

— Дураки. Когда подохну, мое мясо мне больше не понадобится. Стрелы — Клыку, меч — Красавчику, нож — Хорьку, арбалет — Шпильке… что еще… башмаки — Пауку, а ремень пусть Мелкий возьмет. Больше вроде бы ничего нет. А мясо ваше общее, — закончил Вьюга.

Команда переглянулась. Все глаза блестели лихорадочным голодным блеском, все скулы обтянуло натуго, но никто даже рта не раскрыл, только Хорек отрицательно мотнул головой. Здесь, в сравнительно безопасном месте, можно избежать крайних мер или попытаться избежать, если удастся.

— Может, оленя убьем, — шепнул Красавчик. — Здесь есть где его закопать.

Клык кивнул:

— Ясно. Все. Закопаем, без вопросов. Глубоко, чтоб медведи не разрыли. Никаких костров, честно сгниешь и станешь землей. И когда-нибудь потом возродишься из земли, как все.

Вьюга успокоенно вздохнул.

— Глупо… но хорошо… — пробормотал он, закрывая глаза. — Ну все. Я устал… Ну отойди… да отойдите вы… пустите ее…

Невозможно и жестоко было глазеть дальше. Вьюга не смог сам спрятать свою агонию от глаз товарищей — надо же помочь ему хоть в этом…

Бойцы отошли и расселись у кострища, спинами к Вьюге, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Почти любые слова в такие минуты — вранье. Прикосновения гораздо честнее — и прикосновения говорили очень ясно: мы остаемся, а он уходит.

Клык судорожно вздохнул, сжав кулаки. Красавчик тронул его за плечо:

— Сейчас кончится — и все, больше болеть не будет.

Клык ответил одним движением губ: «Долго».

— Помочь ему? — тихо спросил Паук, на треть вытащив из ножен кинжал.

— Он сам хотел, — сказал Клык. — Он ее уже чует. Сильный… Ах ты, будь оно все неладно!

Но они сидели еще очень долго, не шевелясь, окаменев лицами, пока хриплое дыхание сзади не захлебнулось и не оборвалось…

…Солнце уже поднялось высоко и просвечивало сквозь серую муть туч тусклым белесым кругом, когда Клык, Хорек и Паук закончили копать могилу на горном склоне. Ножи безупречной темной стали резали влажные и упругие пласты земли, переплетенные корнями, легко, как свежий хлеб. Камни вытаскивали руками. Остановились лишь, когда лезвия наткнулись на сплошную скалу — яма получилась в две трети орочьего роста.