Страж ее сердца - Оливия Штерн Страница 3

Судья Брисс поднялся, обежал взглядом присутствующих.

— Назовите себя, фье.

Воцарилось короткое молчание. А Мариус… внезапно почувствовал на себе взгляд двуликой. Ему не хотелось оборачиваться, не хотелось марать себя, глядя на тварь, но… все же обернулся. У нее были большие блестящие глаза, темно-серые, как графит. И чернильная печать Надзора на всю левую щеку, вязь священных символов, дающих власть над тварями двуликими.

Мариусу очень не понравился ее взгляд. Так смотрят на тараканов. Или на крыс.

— Фье? — подал голос судья.

— Алайна Ритц, — выдохнула девка.

— Фье Ритц, ниат Эльдор обвиняет вас в том, что вы забрались в его дом с намерением совершить кражу. Это… так?

Она, наверное, понимала, что отпираться бесполезно, и уронила голову на грудь. Мариус поморщился. Ему уже хотелось поскорее покончить со всем этим, вернуться в особняк и, наконец, заняться делами хозяйственными. За долгое время его отсутствия дом запустили, но сердиться на двух стариков он просто не мог. Все придется все делать самому.

— Так, — наконец ответила двуликая.

Брисс пожал плечами и медленно поднялся.

— Тогда в соответствии с ныне действующим законодательством и поправками Святого Надзора вы приговариваетесь к отсечению обеих рук до локтя. Приговор будет приведен в исполнение вечером на закате.

Мариус дернул бровью. Совершенно непонятно, к чему время тянуть? Но промолчал. Пастырь с ним, с судьей. А порядок в Роутоне он наведет. Магистр не будет разочарован.

— Обеих рук? — повторила девица, словно во сне, — но… это же…

"Смерть, — удовлетворенно произнес про себя Мариус, — одним двуликим меньше".

Он снова, сам того не желая, поймал ее взгляд — взгляд зверька, которого загнали в угол и которому совершенно нечего терять. Наверное, если бы не печать, то перекинулась бы сейчас, исполосовала всех когтями, искрошила, измолола… Но печать Надзора — великая вещь. Тянет силу из двуликих, напитывает Око Порядка, и только благодаря этому еще не прорвалась Пелена. Так говорил Магистр, и у Мариуса не было повода усомниться.

Девка вдруг рванула вперед, Вильс не успел ее схватить.

Рванула — и бухнулась на колени перед Мариусом, вцепилась своими птичьими руками ему в штанину. Залопотала, заглядывая в лицо.

— Благородный ниат. Прошу… я знаю, вы хороший человек… заберите моего брата, отдайте в приют… я его заперла, он погибнет. Горчичный проулок, три.

От прикосновения двуликой его передернуло. Он невольно подался назад, резко поднимаясь на ноги. Стул с грохотом опрокинулся.

— Уведите, — прикрикнул на судью, — иначе…

— Да ей-то уже все равно, — холодно ответил Брисс, — в самом деле, уведите, Вильс.

Мариус не без труда отодрал от себя костлявые руки, отшвырнул девку — ее поймал все тот же Вильс.

— Благородный ниат, — она уже вопила во все горло, — спасите, умоляю. Он… просто человек, вы не можете отвернуться от человека, Пастырь покарает.

И уже из-за двери донеслось хриплое:

— Горчичный переулок, три. Его зовут… Тиберик.

Дверь лязгнула замком, и с притолоки посыпалась белая труха. Мариус вздохнул, поборол желание отряхнуть штаны после того, как за них цеплялась двуликая тварь, затем поднял стул. Судья Брисс с любопытством смотрел на него, положив двойной подбородок на сцепленные пальцы рук.

— Вы довольны, ниат Эльдор?

— Вполне.

— Можно вопрос?

— Извольте.

Он снова уселся на стул, положил ногу на ногу, рассматривая носок начищенного сапога.

— Почему вы так ненавидите двуликих, м? Они ведь и пользу приносят. Вроде как напитывают этот ваш… Око Порядка.

— Я уже объяснил. Слишком много двуликих — прорыв Пелены. С той стороны. Рой и крагхи. Рой, судья. Когда катится рой, позади остаются куски мяса. Недоеденные куски, понимаете? К тому же двуликость — это еще хуже, чем крагх. Потому что мы видим в чудовище человека…

— И не видим в человеке чудовище, — вздохнул судья, — я понял вас, приор. А теперь прошу прощения, если у вас нет больше ко мне дел, то я бы…

— Разумеется.

Мариус знал, когда лучшее время уйти.

И потом, его ждал заброшенный дом. Робин и Марго, которые знали его еще мальчиком. И Ровена. Наверняка ей донесут, что муженек-неудачник вернулся. И пусть бы это случилось как можно позже.

* * *

Выйдя из тюрьмы, Мариус несколько минут постоял на площади, вдыхая полной грудью. Осенний Роутон был хорош: вот дворник неторопливо шорхает метлой по мостовой, вот парень куда-то покатил тачку с овощами. Клены, высаженные по краю площади, начали желтеть, за ними белеет высокий шпиль городского управления. А если посмотреть за ломаную кромку городских крыш, то виден редкий белый дымок хлопковых мануфактур, а чуть дальше — тяжелые клубы черного дыма литейной мануфактуры. Но сюда, к центру Роутона, дым не несло. Роза ветров была такова, что все уносило прочь от города, и потому — по-осеннему бодрящий, прозрачный воздух.

Нет, Роутон, конечно, не столица.

Но и не совсем дыра, видали и похуже.

А помимо прочего, Роутон был его родным городом. Здесь родился Мариус Эльдор, здесь он потерял родителей, здесь его нашел Магистр… и здесь же его угораздило жениться.

Потоптавшись на площади, Мариус неторопливо пошел в сторону роутонского отдела Надзора. Все же не зря магистр озаботился тем, чтобы у этих земель появился приор. Пелена проступала здесь слишком близко, первый пузырь вздулся всего-то в десяти милях от города. Пока что… Держалась радужная мембрана. Но ежели и дальше будет прибывать двуликих, очень даже возможен прорыв, и тогда… Не совсем, правда, понятно, что придется делать с двуликими. Иногда они просто такими рождались, ведь способность оборачиваться крагхами была проклятием последней магической войны. Убивать их? Вроде бы не совсем правильно. Пытаться рассредоточить по землям, чтоб не образовалось центра притяжения Пелены? Хлопотно, но вдруг это единственный способ?

Хотя он бы их истребил, этих двуликих. Потому что — чудовища. Крагхи, прячущиеся под вполне человеческой личиной.

Мысли провернулись в направлении последнего сражения с роем. Неведомо как, но крагхи растили таких тварей, что человеческий рассудок был просто не в состоянии переварить виденное. Бронированные богомолы размером с дом, щупальца с крючьями, которые так же легко вспарывают стальную броню, как нож — размякшее на солнце масло. Или вот многоножки, тоже хороши. И ничем не пробить костяные пластины, кроме магии. А сами крагхи — смех да и только. Почти что птички, когтистые птички в самых настоящих перьях. С крыльями.

"Ну, ничего, мы еще поборемся", — раздраженно думал приор Роутона.