Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Том 2 - Фриц Лейбер Страница 29

Глипкерио Кистомерсес приказал зажечь толстые свечи, хотя закатное солнце еще ярко освещало высокую пиршественную залу, выходившую окнами на море. Впрочем, монарх-орясина казался крайне веселым, когда, хихикая и посмеиваясь, заверил своих серьезных и испуганных советников в том, что у него есть секретное оружие, благодаря которому крысы будут уничтожены в самый разгар своего наглого вторжения и к следующему полнолунию в Ланкмаре от них не останется и следа. Сюзерен поднял на смех своего изборожденного морщинами главнокомандующего Олегния Мингологубца, который для борьбы с мохнатыми захватчиками предложил вызвать войска из близлежащих городов. Казалось, правитель не замечает ни тихого топотка, раздававшегося за роскошными шторами всякий раз, когда на миг затихали разговоры и звон ножей и вилок, а также маленьких черных теней на четырех лапках, изредка выхватываемых из мрака отблеском свечей. Банкет шел своей пьянственной дорогой, и Глипкерио становился все более веселым, беззаботным – даже шальным, как начали перешептываться некоторые. Однако его правая рука с бокалом на длинной ножке дрогнула дважды за вечер, потные пальцы спрятанной под столом левой руки тряслись непрерывно, а свои костлявые ноги он согнул в коленях и поставил золоченые каблуки на серебряную нижнюю поперечину кресла – только бы не прикасаться к полу.

А снаружи тусклая ущербная луна освещала маленькие горбатые тени, движущиеся по кромкам всех крыш, за исключением зданий на улице Богов, где помещались разнообразные храмы ланкмарских богов, а также святыня истинных богов Ланкмара с ее высокой и вечно немой прямоугольной колокольней.

***

Серый Мышелов уныло расхаживал взад и вперед по светлой песчаной дорожке, огибавшей купу благоуханных укромных деревьев. Каждое из них напоминало громадную перевернутую корзину с полукруглым дном и стенками из множества упругих и тонких ветвей, которые были густо усыпаны зеленой листвой и снежно-белыми цветами и свисали вниз так, что внутри, вокруг ствола образовывалась весьма укромная комнатка в форме колокола со стенами из листьев и цветов. Ужинавшие в цветах огненные жуки, светящиеся осы и ночные пчелы смутно обрисовывали каждый такой естественный шатер своими бледными мерцающими огоньками золотого, фиолетового и розоватого цветов.

Из двух или трех радужных беседок уже доносился тихий шепот возлюбленных, а быть может – как что-то вдруг кольнуло Мышелова, – и воров, выбравших это невинное и традиционно почитаемое уединенное место для разработки планов ночных грабежей. Будь Мышелов помоложе, или в какой-нибудь другой вечер, он непременно подслушал бы этих любителей уединения и обчистил бы еще до них выбранные ими жертвы. Но сейчас это не входило в его планы.

Высокие здания на востоке заслоняли луну, поэтому, если не считать мерцающих укромных деревьев, на площади Тайных Восторгов стояла кромешная тьма, и лишь кое-где тусклые огоньки и тлеющие угли освещали товары уличных торговцев, да ритмично покачивали своими красными фонариками фланирующие куртизанки.

Сейчас эти последние источники света ужасно раздражали Мышелова, хотя в прежние времена, он, случалось, устремлялся на них, как ночная пчела на цветок укромного дерева, да и во время обратного рейса на «Каракатице» он дважды видел их во сне. Однако несколько крайне неудачных визитов прошедшего дня, сперва к кое-каким светским подружкам, потом в самые завлекательные городские бордели, наглядно продемонстрировали Мышелову, что вся его мужественность, которая так взыграла в Кварч-Наре и на борту «Каракатицы», почему-то иссякла, если не считать тех случаев, когда – как он сперва предположил, а теперь горячо надеялся – дело касалось Хисвет. Воистину, день нынче выдался злополучный: стоило Мышелову обнять девушку, как перед ним возникало в воздухе худощавое треугольное лицо дочери Хисвина, и физиономия его очередной подружки сразу меркла, а от серебряной стрелки, засевшей в виске, разливалось по всему телу ощущение кромешной скуки и пресыщенности.

Вслед за телом это ощущение овладело и умом Мышелова. Он тупо думал о том, что крысы, несмотря на серьезные потери, понесенные ими на борту «Каракатицы», угрожают Ланкмару. Потери в живой силе пугали крыс гораздо меньше, чем людей, да и восполняли они их намного быстрее. А к Ланкмару Мышелов питал привязанность – вроде той, какую питает мужчина к весьма крупному домашнему животному. Между тем грозящие городу крысы отличались просто невероятным умом и организованностью – то ли благодаря урокам Хисвет, то ли по какой-то другой, более глубокой причине. Мышелов живо представил себе, как никем не замеченная армия черных грызунов ряд за рядом пересекает площадь Тайных Восторгов и окружает заросли укромных деревьев.

К тому же Мышелов прекрасно понимал, что переменчивый Глипкерио утратил последние крупицы доверия к нему и что Хисвин и Хисвет после казалось бы полного поражения сумели вывернуть все наизнанку, и теперь он должен вернуть свою победу, а с ней и утраченное доверие сюзерена.

Но Хисвет, враг крайне опасный, была вместе с тем девушкой, к которой он попал в рабство, и только она могла сделать Мышелова прежним – справедливым, расчетливым и эгоистичным. Кончиками пальцем он притронулся к маленькой шишке на виске, в которой засела серебряная стрелка. Он мог бы выдавить ее через кожу за несколько мгновений. Однако Мышелов боялся того, что может наступить после этого: он мог утратить не только ощущение скуки и пресыщенности, но и вообще все чувства, а может, даже и жизнь. Кроме того, ему не хотелось лишаться этого серебряного звена, связывающего его с Хисвет.

Еле слышный скрип песка под ногами, которых было явно не две, а больше, заставил Мышелова поднять взгляд. К нему приближались, держась за руки, две стройные монахини в черных рясах с длинными рукавами и затеняющими лицо капюшонами – обычном одеянии служительниц истинных богов Ланкмара.