Год Крысы. Путница - Ольга Громыко Страница 27

— Сам-то поскорей возвращайся!

Цыка угрюмо отвернулся. Развели тут телячьи нежности. Уж он-то своему сыну с малолетства втолкует: мальчики не плачут. Настоящего мужика воспитает, помощника. И драться его научит, и про девок все объяснит. Ну и баловать будет, не без того… Но в меру!

…Как-то там Фесся? Долго еще стояла? Хоть бы дедок догадался выглянуть и окликнуть…

Мих уже сидел в телеге, смолил цигарку. Глянул на приятеля и молча протянул ему окурок. Цыка жадно затянулся:

— Чего ждем-то?

— Голову. Он нас до города проводит, чтоб по дороге через борт не махнули, — иронично хмыкнул Мих. — Заодно по ярмарке погуляет, и назад.

— Пешком?

Из-за угла дома как раз вывернул голова, ведя в поводу спокойную рыжую корову. В седле вместо всадника покачивался куль муки, крепко примотанный веревкой.

— Все собрались? — для порядка спросил голова, привязывая корову позади телеги.

Мих кивнул, в одну затяжку прикончил возвращенную цигарку и кинул в колею:

— Кто править будет?

— А хотя бы и ты, — весело отозвался голова. Конечно, ему-то что — еще до заката дома будет, с барышом и покупками…

Батрак кивнул еще раз, перелез вперед. Шлепнутая вожжами корова удивленно мотнула головой — успела придремать стоя — и пошла тяжелой трусцой. Подгонять ее Мих не стал (телегу веска выделила паршивую, чтоб только до места доехать и пометку приемщика получить, а там пусть разваливается), устроился поудобнее.

Немногочисленные провожающие начали расходиться, жена Колая опустила руку с белым платочком и горестно в него высморкалась. Мальчишка по-простому утерся рукавом и уже косился на играющих возле молельни друзей, как вдруг ее дверь распахнулась и во двор выскочил молец. В одной руке он сжимал посох-рогатину, с которым уже тридцать лет справлял обряды, другой придерживал заброшенный на спину узел — объемный и увесистый, как будто овцу туда увязал.

— Постойте! Погодите!

Голова недовольно поморщился, но все-таки велел Миху придержать корову. Молец, и смолоду не водивший особой дружбы со здравым смыслом, к старости стал совсем несносным. Раньше от него с Хольгой хоть откупиться можно было, а теперь, смех сказать, даже пить бросил. Совсем сбрендил на своей вере — ему, мол, Богиня чуть ли не каждый день является, стыдно на нее перегаром дышать.

Узел, а за ним и молец плюхнулись на телегу. Дно крякнуло, корова повернула голову и укоризненно посмотрела на добавившийся груз.

— Видение мне было, — отдыхиваясь, пояснил молец. — Надвигается на нас год Крысы, какового ни мы, ни предки наши еще не видывали, а потомкам дай Божиня вообще появиться.

— Ну и чего? — не понял голова.

— Богиня ткет дороги, а куда мы по ним придем, зависит от нашего выбора, — напыщенно заявил молец. — Я свой сделал.

Мужики со значением переглянулись. Голова украдкой покрутил пальцем у виска, но решил не спорить с полоумным. Пусть прокатится туда-обратно, лишь бы телега не треснула.

* * *

За приговоренными пришли только после полудня. Обычно казни устраивались по утрам, но сегодня виселицу уже успели занять, а на завтра был записан другой «счастливчик». Одноглазый палач, которому из-за неурочной работенки пришлось пожертвовать семейным ужином, ворчал так, что Жар язвительно предложил ему поменяться местами.

— Щас, размечтался, — буркнул палач, нахлобучивая алый колпак с прорезью для глаз, но жаловаться перестал. — Вяжите их, парни!

Наревевшаяся и обессилевшая девушка покорно позволила стянуть себе руки за спиной и поплелась к выходу между двумя стражниками. Следующей паре пришлось повозиться: Жар, решив, что терять уже нечего, отбивался, как схваченный за уши заяц. Заключенные в других камерах радостно орали и свистели в два пальца, радуясь нечастому развлечению.

Но наконец скрутили и вора.

После полумрака подземелья солнце слепило до слез, а воздух казался теплым, словно парное молоко, и таким же душистым. Как, оказывается, прекрасен мир, когда ты его покидаешь! Сразу и воркующих голубей начинаешь замечать, и собачья колбаска на мостовой становится такой трогательной…

Процессия поднялась на помост. Глашатай громко, со вкусом и выражением, зачитал приговор.

Жар жадно высматривал Алька. Если у этого гада есть хоть капля совести, он обязан прийти им на помощь! Всего-то четыре стражника охраны, глашатай и палач, толпу же можно в расчет не брать, в ней от силы пара храбрецов найдется, остальные с визгом и улюлюканьем раздадутся, давая дорогу.

Рыска молчала. Ей страшно было так, что в глазах чернело, самую малость до обморока не хватает. Хоть бы Альк не пришел! Он же сумасшедший, крысиный волк, — чего доброго, ворвется на площадь с каким-нибудь серпом или граблями и устроит резню, как на поляне. А тут женщины, дети… да и стража — она же не виновата, что ей велели охранять приговоренных! Уклониться от боя стражники не имеют права, а значит, полягут все.

Наверное, можно было попробовать использовать дар. Но девушка так устала и отупела от пережитого, что даже не пыталась барахтаться. Будь что будет, значит, такова воля Хольги.

В жиденькой толпе не мелькнуло ни единой белой макушки. Да и вообще народу собралось мало — подумаешь, каких-то бродяг вешают. Вот если бы хотя бы колесовали или за ребро… а тут пять щепок всего удовольствия.

Зато в первом ряду стоял племянник Матюхи, глядя на приговоренных злыми опухшими глазами.

Это было так обидно и нечестно, что вырвало Рыску из оцепенения.

— Неправда, мы твоего дядю не убивали! — крикнула она, шагнув к краю помоста. Стражник поймал ее за связанные руки, оттащил назад. Девушка споткнулась, упала на колени.

Парнишка потупился и попятился. Толпа заворчала. Начались перешептывания: «А с виду такая молоденькая, может, и не врет…»

— Ага-ага. — Палач почесал под мышкой. — Мы тут только невинных каждый день и вздергиваем.

Послышались смешки — большинство зрителей тоже были настроены скептически. Чего только перед казнью от страху не наговоришь, самой пресвятой Хольгой прикинешься.

— Конечно, невинных, — нахально подтвердил Жар. — У виновных-то есть чем от наместника и судей откупиться.

Симпатии толпы снова переметнулись на сторону осужденных. Косого наместника, несмотря на все его усилия по возвеличению Зайцеграда (а может, как раз благодаря им), в городе терпеть не могли, а продажность судей ни у кого не вызывала сомнений.

— Ну так молитесь Богине, — ехидно посоветовал палач. — Она небось гибели праведников не допустит. — И кивнул стражникам: мол, давайте поскорее избавимся от этой обузы, пока лишние слухи не поползли.

Страсть Румза к чистоте и порядку проявилась даже здесь: палачу не приходилось возиться с вышибанием пеньков из-под ног осужденных — достаточно было дернуть за выкрашенный красным рычаг, как кусок помоста эффектно проваливался. На виду оставалась только верхняя половина повешенного. Когда она переставала дрыгаться, тело подтягивали вверх и оставляли на всеобщее обозрение и глумление до завтрашнего утра. Дольше редко: господин наместник ненавидел трупный запах и требовал убирать место казни ежедневно.