Драконы Вавилона - Майкл Суэнвик Страница 27

Вилл медленно брел по сектору «А»; его кровью пропитанная рубашка была сейчас гордым символом на манер государственного флага или клубного шарфа какой-нибудь байкерской шайки. К тому времени, как он дошел до лазарета, по лагерю лесным пожаром пронесся слух, что его жестоко избили «канареечники». Сестричка остановила ему кровотечение, а он ей объяснил, что поскользнулся и сломал нос о край стола. После этого он мог бы баллотироваться в президенты лагеря, существуй такая должность в природе, и выиграл бы выборы под всеобщие рукоплескания. На всем долгом пути домой каждый встречный считал своим долгом хлопнуть его по спине, многозначительно ткнуть локтем в бок или заговорщицки ему подмигнуть. Кто-то шепотом сулил «им» скорое неминуемое возмездие, кто-то бормотал в «их» адрес непристойные проклятья. Неожиданно оказалось, что союзники нравятся ему ничуть не больше врагов.

Такое поневоле вгоняло в тоску. Огромная безысходная тоска выгнала его из палатки и повела на околицу лагеря, по железнодорожному переезду и со склона вниз, короткой тупиковой дорогой, упиравшейся в Горло. Лагерь был совсем рядом, однако отсюда палатки не просматривались, и редко кто сюда забегал. Одним словом, это было прекрасное место для уединения, и Вилл давно это знал.

Горло имело в длину чуть более полумили — от верхнего бьефа плотины гидростанции до водопада, после которого Эльфвайн вырывался на простор и, ничем уже не стесненный, нес свои воды на юг, чтобы влить их в Большую реку. Ущелье, пробитое им в скальной основе, было таким прямым и узким, что обрывы на обоих берегах были почти отвесными, а внизу неудержимо стремился белый от пены поток; он ревел, как обуянный сотнями бесов, и, гордясь своей мощью, в щепки дробил толстые бревна и катил, словно мячики, огромные валуны. Любой, кто попытался бы спуститься здесь с обрыва, неминуемо упал бы. Но если хорошенько разбежаться и изо всех сил оттолкнуться ногами от края, очень даже можно не зацепиться за скалы и упасть прямо в воду. И тогда он обязательно умрет. Ни один, кто взглянул бы сейчас вниз, на эту бушующую ярость, не стал бы утверждать обратного.

Зрелище завораживало, не позволяло оторвать от него взгляд: скала, поток, скала. Твердое, взвихренное, твердое. Ни одно дерево, ни один цветок или кустик не нарушали совершенства его безжизненности. Вода казалась на взгляд холодной, бесконечно холодной.

— Не надо, парнишка.

Вилл резко обернулся. В нескольких шагах от него стоял тот самый карлик, стоял настолько спокойно, что почти сливался с окружающими камнями, и Вилл никогда бы его не заметил, не начни он говорить.

— Чего не надо?

— Ну да, ты вроде как и в мыслях не имел туда прыгнуть. — В руке у карлика была пачка сигарет, открытая с уголка; постучав ее по донцу так, что вылезли две сигареты, он сунул одну из них в рот, а пачку с высунутой второй протянул Виллу. Вилл взял сигарету. — И я не имел. — Чуть прищурившись, он посмотрел вниз. — Ты посмотри на эту в грызло долбаную маслобойку! И поразмысли обо всем том времени, которое потребовалось, чтобы прорезать такую вот щель, не имея другого ножа, кроме воды. И тогда вся твоя жизнь покажется коротенькой, как дристнуть поносом, ведь правда же?

Вилл должен был согласиться, что так оно и есть.

— Видишь на скалах эти полоски? Эти слои, по-ученому страты? Каждый слой — это одна из нот, прозвучавших при долбаном начале времен, когда Мать Тьмы своим пением призвала мир к бытию. Ты бывал когда-нибудь в нашем Дварфенхейме?

Вилл молча помотал головой.

— Вот уж где долбаное полицейское государство. У Ассая шпионы под каждой кроватью. Даже отлить спокойно нельзя, обязательно кто-то подсматривает. Ты можешь быть последним мелким говном из последней сраной жопы, и все равно у них есть на тебя досье. Как же они такое могут? Да очень просто. Они вербуют всех и каждого, без никаких долбаных исключений. Тебя вызывают в штаб-квартиру Ассая, и этот долбаный бюрократ читает тебе вслух самые сочные кусочки из твоего собственного досье. Необязательно, чтобы много, но достаточно, чтобы ты ясно увидел: на горизонте маячит полный пиздец. И тогда, когда ты совсем уже готов обосраться, он говорит, с милой такой улыбкой, что им нужен кто-нибудь, кто приглядывал бы за твоими друзьями и родными. — Карлик яростно сплюнул. — Ты удивишься, какие вещи они могут заставить тебя сделать.

— А может, и нет, — сказал Вилл. — Может, я совсем и не удивлюсь.

— А как тебя звать, парнишка?

— Вилл ле Фей.

— Хорнбори Монаднок. — Карлик протянул Виллу руку для пожатия. — Рад с тобою, жопа, познакомиться.

— Послушай, — устало сказал Вилл, — ты, Монаднок, отличный вроде бы парень, но у меня сегодня выдался очень трудный день. И нос болит не утихая, и подумать нужно о многом. Так что, если ты не против…

— Не жми на слезу, я должен рассказать тебе нечто важное. Но сперва мне обязательно нужно заставить тебя понять, что я мужик не совсем уж пропащий. Конечно, не без некоторых шероховатостей, но кой же хрен, у кого их нет. — Он положил руку Виллу на плечо. — Ты только чего не подумай, никого я, на хрен, не убил.

— Я послушаю, — сказал Вилл, стряхивая руку карлика. — Только не нужно меня лапать, ладно?

— Сказано с достоинством раздолбучего джентльмена. Слышал досужую басню, что, если раскроить карлику череп, в самой глубине его мозга найдешь бесценную жемчужину? Это и правда, и нет. В царстве мертвых несть числа раздолбаям, самоуверенно решившим, что какой-нибудь там сраный карлик будет для них очень легкой добычей. А если бы и так, никаких драгоценностей они бы не нашли. Но метафорически это верно. Каждый из нас носит здесь, в своей репе, распробесценную жемчужину. Только толку нам самим от этого чуть. Не пройдет и суток, как я сдохну.

— Что?

— Какой-то говнюк меня заложил. Генералиссимус Гадюкко махался языком, что надежно меня защитит. Хрен там он чего защитит. Сколько бы он ни командовал днем, ночь принадлежит сопротивленцам. Счастье еще будет, если они не наденут мне «ожерелье». Ты ведь знаешь, что это такое? Они мочат покрышку в бензине, надевают тебе на шею и чиркают зажигалкой.

— Послушай, — встревожился Вилл, — ты же спокойненько можешь сбежать. Наружные патрули — это чистый смех. Я сбегаю в палатку и принесу тебе и еду на первое время, и все, что нужно. Бритву принесу. Сбрей бороду, а если вдруг где-нибудь схватят, просто назови им другое имя. Ты уж извини меня, но для нас все ваше племя на одно лицо.

— Поздно, парнишка, слишком поздно. А эта жемчужина, о которой я говорил? У каждого карлика есть одно истинное пророчество, которое он может сделать в день своей смерти. И я давно уже чувствую, как мое рвется наружу. Как правило, мы приберегаем эту в глаз долбаную драгоценность для своих единоплеменников. Только в «Обероне» карликов раз, два — и обчелся, и все это такие, что, загорись у них волоса, я и поссать бы на них побрезговал. Вот и думаю отдать этот трижды долбаный и достойный королей дар тебе.

— Не понимаю. Почему именно мне?

— Потому что ты здесь, под рукой. А теперь кончай свои долбаные вопросы и слушай.