Контракт на мужа - Марина Ли Страница 27

— Это не тот договор, который я давал тебе вчера. Этот совсем другой. И я хочу, чтобы ты внимательно вчиталась в каждую его строчку. От этого зависит наше будущее. Пожалуйста.

«Ну что случится, если я этот договор всего лишь прочитаю? — подумала я. — В конце концов, не этого ли мы с Брошкой хотели?»

А уже в следующее мгновение взревела, забыв о цензуре на руке:

— Да ты ох@ел! Брачный договор? Я лучше повешусь.

Цензура заверещала и замигала, как взбесившийся диско-шар.

— На этот раз я заплачу, — роняя слова, как кубики льда в стакан с густой от холода водой, произнёс Элар. — Потому что это отчасти и моя вина. Нужно было тебя подготовить.

— Подготовить?

На один коротенький миг мне показалось, что он издевается. Может, решил отыграться на мне за нервы, которые ему Бро попортила, а может, просто кайф ловит, доводя до бешенства невинных попаданок. Сжала руки в кулаки так сильно, что ногтями, кажется, пропорола кожу на ладонях.

— Ты в самом деле думаешь, что к такому можно подготовить? Какой брачный договор? — Последнее предложение я процедила сквозь крепко сцепленные зубы. По-моему, от верхнего левого клыка откололся кусочек. На нервах. — Я тебя вчера первый раз в жизни увидела. И знаешь что? Знакомы мы совсем недавно, однако ты уже показал себя таким изумительным, таким поражающим воображение козлом… — Я затаила дыхание, испуганно глянув на запястье, но браслет не настаивал на том, чтобы я отвечала за козла, и меня немного отпустило. — Таким, что слов не хватает! Не могу передать всю гамму моих чувств к тебе.

— Вель… — В голосе Элара прозвучало предупреждение и неприкрытая угроза, но Остапа Ибрагимовича уже понесло. Остап Ибрагимович так настрадался за истекшие сутки, что заткнуть фонтан его красноречия сейчас можно было лишь кляпом.

— Ты! — Я ткнула пальцем в мужскую грудь. Весьма болезненно, видимо, если верить тому, как хуратора перекосило. — Ты завонял меня своими феромонами, залез ко мне в трусы, унизил какими-то дикими подозрениями, угрожал моим близким, а потом принёс брачный договор? Серьёзно? Это у местных такой оригинальный способ ухаживать? Или извиняться? Потому что если последнее… Знаешь, куда засунь себе это извинение вместе с предложением? Прямо в свою волосатую за…

Вместо кляпа Элар использовал собственный язык. Надо сказать, использовал очень умело, весьма виртуозно и, что самое обидное, совершенно неожиданно.

Коварный дюк застал меня врасплох, и вместо того, чтобы оттолкнуть мерзавца или поставить на место пощёчиной, я позорно всхлипнула прямо в жарко и сладко терзающий меня рот, а потом внутри меня произошёл маленький взрыв, вынесший начисто из моей головы абсолютно весь мозг.

И нет, это не было возбуждением в полном смысле этого слова. Я же не извращенка, чтобы хотеть человека, который не раз сознательно сделал мне больно! Но несмотря на это, как я его хотела!.. Это была жажда. Настолько сильная, что, казалось, прерви Элар сейчас поцелуй — и я упаду на землю замертво.

Моя смерть в планы мужчины явно не входила, потому что он отпускал меня лишь для того, чтобы я могла вдохнуть немного воздуха, а потом возвращался, жадно отбирая дыхание, дразнил языком, упоительно прикусывал нижнюю губу, гладил ладонями щёки, щекотал кончиками пальцев нежную кожу под мочками ушей… до тех пор, пока мой сладкий стон не разбил тишину кабинета.

Он шумно выдохнул, нехотя отстраняясь, а я непроизвольно качнулась а ним, будто вымаливала продолжение поцелуя.

Проклятье!

— Она не волосатая, — бесстыже прохрипел Элар и облизнулся. — Моя задница. Хочешь, покажу?

Я побагровела от стыда. Прямо до слёз и нервной дрожи внутри груди (последнее, впрочем, вполне могло быть связано не со стыдом, а с отголосками неудовлетворённой похоти, бурлящей внутри моего тела, как пузырьки шампанского в бокале).

— Не хочу, — сурово и решительно ответила я, но прозвучало почему-то до обидного жалко.

— Врёшь и краснеешь, — с довольной рожей хмыкнул Элар и провёл рукой по моей груди, царапая майкой возбуждённый до боли, твёрдый, как камень, сосок.

Божечки! Дожила до двадцати двух лет и не знала, что нимфоманка.

— Это на меня твои инкубские вонючки действуют, — предположила я, предварительно откашлявшись, и на этот раз даже глухой услышал бы в моём голосе томные нотки.

Какой стыд!

— Не-а, не действуют. — Элар покачал головой. — Это другое… Подписывай, Вель. Не упрямься.

— Нет, — отказалась я и для убедительности тряхнула головой. — Нет. Такие отношения для меня неприемлемы. Магия, инкубы, феромоны… Это всё ерунда. Я человек разумный, у меня есть мозг, я головой думаю, а не вагиной. И…

— И, возвращаясь к беспринципному шантажу, я напомню твоему мозгу о том, почему тебе всё же стоит подписать.

Элар наклонился, поднял с пола уроненный в беспамятстве страсти свиток и протянул его мне.

— У тебя нет выбора, Вель. Помнишь?

Божечки. Любовь с первого взгляда так быстро трансформировалась в ненависть навеки, что меня можно было бы в книгу Гиннеса занести… Непонятно только, почему же у меня по-прежнему подкашиваются коленки вот этого вот проникновенного «Вель».

— Выбор всегда есть, — возразила я, пряча взгляд. — И знаешь, что выбираю я? Я выбираю право найти себе мужа самостоятельно, влюбиться, ходить на свидания, целоваться тайком и своими руками сшить белоснежное свадебное платье с двенадцатью пышными юбками. А ещё я выбираю шесть месяцев свободы, которые у меня есть до рождения малышей. За это время много воды утечёт. Может, и выход из этой ситуации найдётся.

Элар сверлил меня мрачным взглядом и молчал, а я, посчитав разговор оконченным, вышла из кабинета, мягко закрыв за собой дверь, а оказавшись на улице, вздохнула полной грудью и громко запела… нет, отчаянно заголосила, пугая немногочисленных по случаю вечернего времени туристов и жирных голубей:

— Запись де… запись де… Запись делали мы в ЗАГСе!

Оба с ра… оба с ра… Оба с раннего утра.

Палец в жо… палец в жо… палец в жёлтеньком колечке.

Запер де… запер де… Запер девку на века. (Прим. автора: Думаю, это народное творчество. Не уверена. Мы в детстве в пионерском лагере такие песенки распевали).

Цензура, впав в ступор от моего нечеловеческого нахальства, молчала и не отсвечивала.