Призови сокола - Мэгги Стивотер Страница 27

– Э… ошиблись номером, леди. Положите трубку и наберите еще раз.

– Она не ошибается, – сказала другая женщина, отворачиваясь от масок.

Ронан моргнул: она выглядела точь-в-точь как та, что держала его за руку. Потом он заметил небольшие различия – нос чуть подлиннее, заметные морщинки, более глубокие глазницы. Сестры, одна немного старше. Она склонилась к Ронану.

– Эти маски смотрят на тебя? Если да, значит, они твои.

– Ты бы не вернулся, если бы они не смотрели на тебя, – сказала первая.

Ронан снова подергал руку.

– Никуда я не возвращался.

– Значит, ты уже носишь маску, – сказала вторая. – Кто ты вообще?

Это тоже казалось сном, только во сне Ронан мог менять содержание. Здесь он имел ровно столько сил, сколько его физическое тело.

Ронан вырвался. Сестры рассмеялись, когда он попятился.

Когда Диклан, секунду спустя, коснулся его плеча, Ронан вздрогнул.

– Перестань скакать, – сказал Диклан, разворачивая его и увлекая через толпу. Прежде чем Ронан успел возразить, брат вполголоса добавил: – Они тоже говорят об этом человеке. О том, кого имели в виду Энджи и Гейдар. О «нем».

«Скажи это, – подумал Ронан. – Скажи «Брайд».

Номер три, четыре, пять. Шесть, семь, восемь, девять. Они видели краденые произведения искусства, расшитые драгоценными камнями платья, помещения, испачканные кровью, редких животных, висящих на стенах, ювелирные украшения из коллекций мертвецов. Оружие. Много оружия. Еще яды и наркотики. Они открыли одну дверь, и там был мужчина, державший за горло женщину. Глаза у нее выпучились, вены вздулись, но, увидев братьев Линч, она беззвучно произнесла: «Уходите». Было что-то ужасное в этой сцене, в их молчаливом пособничестве, в том, что женщина не старалась спасти свою жизнь, в том, что они не могли понять, кто она – клиент или товар. Ронан закрыл дверь, зная по опыту, что это зрелище будет преследовать его во сне.

В очередном номере предсказательница судьбы с третьим глазом, вытатуированным на лбу, сказала Ронану:

– Двадцать долларов, последнее предложение, твое будущее.

Как будто Ронан уже начал торговаться.

– Я и так в курсе, – ответил он.

– Правда?

– Ронан, – сказал Диклан. – Пошли.

– Линч! – Какой-то мужчина, который стоял, опираясь на трость, рядом с коробкой, полной других коробок, узнал Диклана. – Ты его видел? Видел, как он бежит?

Диклан – воплощенная деловитость – лишь небрежно повел пальцами, проходя мимо, но Ронан замедлил шаг.

– Кто? – спросил он. – Объясните мне. Не надо игр.

Старик жестом подозвал его ближе и потянулся к уху. От него пахло чесноком, чем-то сладким, чем-то зловонным, как от Газолина – исчезающего кабана.

Диклан остановился и посмотрел через плечо на Ронана, прищурившись. Он не понимал, что происходит, но ему это не нравилось, именно потому что он не понимал, что происходит.

– Мне нужно его имя, – потребовал Ронан.

«Ты хочешь понять, по-настоящему ли это всё».

«Скажи», – подумал Ронан.

И старик прошептал:

– Брайд.

Номер десять. Библиотека на верхнем этаже, пережиток давно минувших времен. Помещение было очень длинным и узким, мрачным и тесным, с одной стороны уставленным темными книжными шкафами, с другой – оклеенным малиново-золотыми обоями, в тон малиново-золотому ковру. Тускло блестели пыльные хрустальные подвески на люстрах, как насекомые, попавшие в паутину. Произведения искусства были повсюду – висели на стенах, стояли, прислоненные к клавикордам и к фортепиано в середине комнаты. Откуда-то доносилась музыка – какой-то таинственный камышовый инструмент.

Человек в фиолетовом дождевике, направлявшийся к выходу, спросил Диклана:

– Время есть?

– Не сегодня, – сказал тот, как будто отвечая на совсем другой вопрос.

Фиолетовый дождевик повернулся к Ронану, и Диклан решительно коснулся рукой его груди.

– И у него тоже.

Мужчина вздохнул и пошел дальше.

Диклан остановился перед двумя абстрактными картинами – одна из них была жестокой или полной страсти, в зависимости от точки зрения, а вторая – замысловато черной. По бокам висели старинные скрипки, с хилыми и хрупкими от времени телами. Первая картина Ронана не интересовала, а вторая манила – она могла быть столь многим, в то же время оставаясь абсолютно черной. Он не только видел это, но и чувствовал.

– Сон? – уточнил Ронан.

Диклан ответил:

– Это – Сулаж. Вон та – де Кунинг. Несколько миллионов долларов за обе. Нравится?

Ронан указал подбородком на картину Сулажа.

– Вон та ничего себе.

– «Ничего себе». Еще бы. Все черное, да? – горестно проговорил Диклан. – Сулаж сказал: «Окно выходит наружу, а картина должна делать обратное – смотреть внутрь нас».

Он процитировал совершенно точно. Как и у отца, у Диклана были слух и вкус к изящным оборотам речи, но, в отличие от Ниалла, он редко это демонстрировал.

– А тебе нравится? – спросил Ронан.

Диклан ответил:

– Мне от них, блин, хочется плакать.

Ронан никогда не видел, чтобы его старший брат, блин, плакал; он не мог даже отдаленно вообразить себе это. Диклан принялся рыться в куче холстов, которые громоздились друг на друга. Эти картины были скучные, поэтому Ронан предоставил брату бродить всё расширяющимися кругами. Холсты, рисунки пастелью по стеклу, бумага, свернутая неровными рулонами, скульптура, тянувшаяся к свету, доски, поставленные под углом, словно кто-то начал строить карточный домик… Ему хотелось сфотографировать всё это и послать Адаму, но у Ронана было ощущение, что здесь не слишком любезно относятся к фотографиям.

Потом Ронан это увидел.

Это. Это.

Ее.

– Диклан, – позвал он.

Диклан продолжал рыться в картинах.

– ДИКЛАН.

Брат развернулся, услышав его интонацию. Ронану не нужно было указывать пальцем. Он просто смотрел, позволяя брату смотреть вместе с собой.

В пятидесяти шагах, сквозь тесно стоящие прилавки, в тусклом свете… но это было не важно. Ронан где угодно узнал бы свою мертвую мать.