Песни Петера Сьлядека - Генри Лайон Олди Страница 26

По вечерам, после скудного ужина, Петера усаживали в круг. Требовали песен, учили различать местные племена, вечно враждующие друг с другом: хвалить надо было белопавличей и босоножичей, а также пиперов, бранить подлых морачей, васоевичей и грязных роваци. Путаясь в названиях, не зная, как воспевать бессмысленные скитания в скалах, Петер судорожно выискивал хоть какие-то события. Позавчера заходили в Крушевцы. Забрали козу у хромой старухи. Местный бондарь косо посмотрел на юнаков – дали бондарю по шее. Забрали бочку. Потом передумали, расколотили бочку на доски и забрали мешок пшена. Сейчас вот кулеш варим. Мясо козье, жесткое, пшенка с жучками.

Горного лука нарвали, сдобрили кулеш.

Пир пирует грозный Вук Мрнявчевич

На зеленом стане Ястребаца;

Рядом побратим Стоян Радоня,

Рядом тридцать вояков-юнаков,

Мило им вина напиться вдосталь…

Сбежать он не пытался. Одолевал страх. Заблудиться в гиблых местах легче легкого. Свалишься в пропасть, достанешься волкам или медведю. Или того хуже: догонят, начнут терзать. Они ведь как дети: чванные, самолюбивые… Жестокие. Деться некуда, обратного пути тоже нет, – вот и мечутся. Их бы пожалеть, да Вуку с Радоней не жалость, слава требуется.

Куда ни кинь, всюду клин.

С утра Петеру стало плохо. Заложенный нос вынуждал дышать ртом, в висках плясали чертенята, кашель и чих вынимали душу. Глотая, он едва сдерживался, чтоб не заплакать, – так было больно. Воспаленная глотка притворялась входом в ад. А тут Радоня прибежал: «Караван! Караван идет! Чета, за дело!» Вук схватил Петера за шиворот: «Не отставай! После воспоешь…» Скалы завертелись в безумной пляске, узкие тропинки вились гадючьим кублом, Петер трижды падал, будучи вздернут на ноги мощной лапой Вука, за спиной топотали сапоги юнаков, пыхтел Радоня, осыпь шуршала по склону, и когда в несчастную, измученную голову толкнулся приказ «Сядь!..», бродяга счел это высшим благом на свете.

Сидеть довелось недолго.

На дороге, проходящей ниже засады, раздался стук множества копыт, окрики погонщиков. Заржала лошадь, потом еще одна.

– Эй! – Грозный Вук встал во весь рост, вынимая саблю из ножен. – Стой, приехали!

Грабить будут, равнодушно подумал Петер, изо всех сил стараясь не опрокинуться в пыль беспамятства. Это не коза с пшенкой, это караван. Надо хоть глазком!.. Вечером они воспевать затребуют… Привстать оказалось труднее, чем сдвинуть гору. Сдерживая кашель, бродяга наклонился вперед, рискуя свалиться с камня на головы караванщикам. Сморгнул слезы. Внизу на дороге толкалось десятка два вьючных лошадей и мулов, растянувшись длинной цепочкой. Охранники (или просто погонщики?) удрученно смотрели на юнаков, вооруженных луками и пращами, – бодро голося для устрашения, юнаки рассыпались по склону. Боя, судя по скучному выражению лиц, не намечалось. Охранникам мало хотелось «голову на мостовую».

Рядом гордо сопел Вук, помахивая сабелькой.

– Это ты, Мрнявчевич?

Голос был густой как смола. В таком сразу вязнешь и молишь Бога, чтоб костер не развели. Петер вгляделся, плохо соображая, кого он ищет там, внизу.

– Ну, я…

Ответ Вука прозвучал скомканно, невпопад, словно вожак собирался ответить что-то другое, но внезапно передумал.

– Ты обожди, я к тебе сейчас подымусь!

Вскоре рядом с Петером выглянула голова в мохнатой шапке. Морщинистое смуглое лицо, борода грязно-белая. Но карабкался человек не по-стариковски резво. Вук посторонился, уступая место на тропе. И некоторое время молчал, давая человеку время восстановить дыхание. Все-таки в его годы по скалам лазить…

Жилистый малорослый дядька отряхнул халат. Снял шапку, вытирая лицо. Под шапкой обнаружилась затертая, некогда зеленая чалма. Прежде чем начать разговор, он скосился себе за левое плечо, будто высматривал спутника-невидимку. Высмотрел, кивнул то ли подсказке призрака, то ли собственным мыслям.

Строго нахмурился.

– Тебе не стыдно, Вук?

Петер ожидал чего угодно. Самым вероятным был взмах Вуковой сабли. Но жар, видимо, усилился, потому что начался бред. Грозный Вук съежился, нахохлился мокрой курицей. Опустил клинок в ножны, шагнул ближе.

Ветер, налетев от Ястребаца, взъерошил кудри вожаку, распушил бороду пожилому караванщику.

– Я не знал, что это ты их ведешь, Керим-ага. Думал: какой другой караван-баши. Радоня прибежал, кричит…

– Изголодались?

– Есть маленько. У парней в Брде кровники, им вниз соваться опасно.

– Говоришь, не знал, что я веду? А если б другой вел? Ограбил бы?!

– Да, Керим-ага. Жизнь, сам понимаешь…

– Помнишь, я в прошлый раз спрашивал: «У тебя совесть есть?!»

– Помню. Ты спрашивал, а я и тогда ответил, и сейчас отвечу: «Есть у меня совесть!» Только разная она, совесть, – у каждого своя…

Подбежал злой Радоня: «Вук! Да чего ты с этим! С этим!..» Договорить не успел. Шагнув к побратиму, вожак с размаху ткнул ему кулачищем в зубы. Брызнула кровь, Радоня качнулся, упал. На четвереньках отполз в сторонку, тихо бранясь, стал утираться пучком жухлой травы.

– Ты прости его, Керим-ага. Он тебя не знает.

– Аллах простит. Ладно, Вук. Тебе нас грабить никак нельзя. У меня в караване птенцы, сыновья купеческие. Совсем мальчишки. Их отцы по первому разу в путь отрядили. Напугаешь до смерти, потом век удачи торговой не видать. Да и без барыша мы, только-только из Влеры в Драгаш идем… Давай по совести: ты нас пропускаешь, а я тебе в Драгаше, как расторгуемся, «горную» долю оставлю. Ты скажи, кому передать…

«Вук! Он врет! Он зажилит долю, Вук!..» – битый Радоня заткнулся, едва поймал многообещающий взгляд вожака. Сплюнул ржавой слюной. Переминаясь с ноги на ногу, ждали юнаки на склоне; на дороге уныло мялись караванщики. Петер разглядел: среди них действительно большинство было молодых, не старше самого Петера, а то и младше.

– Ладно. Оставишь у Вредины Халиля. Я после заберу.

– А это кто? – Очень темные влажные глаза караван-баши остановились на Петере.

– Бродяга. Песни петь мастак. Мы его для славы подобрали.

Прежде чем продолжить, Керим-ага снова глянул себе за левое плечо. Обождал, подумал. Осуждающе воззрился на Вука:

– Был ты, Мрнявчевич, бахвалом, бахвалом и остался. Кто ж песню силком из души тянет?! Помрет он у вас в горах, по дождю-холоду, и вся тебе слава. Вишь, хворает, еле сидит. Пускай с нами едет: я его до Вржика довезу, а то и до самого Драгаша. Глядишь, оклемается…

Последнее, что запомнил Петер: его привязывали к седлу вьючной лошади.

Крепко-крепко.

На лицах молодых караванщиков не было радости по поводу лишней обузы, но счастливое избавление от юнаков Мрнявчевича перекрывало все. Рядом стоял молчаливый Керим-ага. Петер Сьлядек хотел поблагодарить караван-баши за милосердие, но тут из-за плеча Керима-аги выглянул черный, похожий на мавра детина в одной набедренной повязке, зажимавший ладонью шею, откуда струился вязкий дым, – и бродяга понял, что падает в горячку.