На руинах - Галина Тер-Микаэлян Страница 26

— Если так думаете, то почему сами в холостых ходите? — шутливо спросил Алексей и внезапно заметил, что клиент его дрожит, а лицо в зеркале побледнело.

— Я женился очень рано, у меня все это было — любимая женщина, дети, интересная работа. И все это у меня отняли, все! У меня не осталось даже имени — я живу по чужому паспорту.

— По чужому, — неопределенно произнес парикмахер и неожиданно признался: — А ведь знаете, я такое за вами подозревал, даже точно знал, можно сказать.

— Знали? Откуда? — плечи Самсонова напряглись.

Алексей не стал скрывать правду.

— Вы помните, как в первый раз ко мне приходили? Забыли тогда бумажник? Я его взял, бежать за вами хотел, а у меня из рук вдруг вырвалось — все посыпалось на пол. Ну, я и… когда подбирал в паспорт взглянул, извините уж за любопытство, а там год рождения. Я ведь, не хвалясь, вам скажу: возраст клиента по волосу точно могу определить. Поэтому сразу понял, что что-то тут неладно. Конечно, могли и в паспортном столе ошибиться, всяко бывает. Вы ведь, если по-настоящему, то где-то с пятидесятого или с пятьдесят первого, да?

— С пятьдесят первого, — поникнув головой, тихо обронил Самсонов.

— Голову держите ровно, не опускайте. Так вы мой, стало быть, ровесник. Но как же так вышло, что у вас все отняли? — он сразу же спохватился. — Нет, вы мне, конечно, не обязаны рассказывать, если не хотите.

— Ценю вашу деликатность, но теперь уже можно. Не думайте, что я преступник и скрываюсь — меня принудили к этой жизни. Так вышло, что я неожиданно для себя самого оказался втянутым в борьбу сильных мира сего — случайно узнал, что ценнейшая коллекция картин, которую в восемнадцатом веке русский купец Соловьев передал в дар церкви, была преступным образом вывезена из СССР и продана. Человек, который по наивности своей попытался добиться правды и разоблачить преступников, был убит, а мне, свидетелю, предложили исчезнуть и жить под его именем. Хотя, точнее сказать, не предложили — у меня не было выбора. Это все произошло в конце семьдесят девятого, почти шесть лет назад, но даже после того, как умер Брежнев, сняли с поста замминистра его зятя Чурбанова, а тогдашний глава МВД Щелоков застрелился, я все равно боялся — не за себя, за своих близких. Боялся даже узнать, что с ними, как они живут. Но теперь началась перестройка, — голос клиента неожиданно зазвучал возбужденно и страстно, — я верю Горбачеву, я верю, что в стране началась новая жизнь! Прошлого все равно не вернуть, но я безумно хочу к жене и детям, у меня нет в жизни ничего дороже них.

— Вот, как бывает, даже и не поверишь, что такие вещи взаправду случаются! — Алексей покачал головой и осторожно добавил: — Но только ведь вы уже сколько семью не видели — шесть лет? Лучше бы сначала написать или, может, позвонить. Потому что ведь шесть лет…

— Нет! — Самсонов так резко мотнул головой, что Алексей едва успел отдернуть ножницы, чтобы его не уколоть. — Не буду ни писать, ни звонить. Сегодня утром я написал заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию и вечером уезжаю в Москву — к ним. Что бы ни случилось, но меня уже больше никто и никогда не сможет разлучить с моей семьей. Не знаю пока, правда, как я стану им объяснять, что скажу, но…

— Да скажите правду, что еще говорить? Тут ведь нет ничего стыдного, вы же не к другой женщине сбежали.

— Поверит ли Халида правде, как вы считаете?

— Халида! Какое имя красивое у вашей жены! Должна поверить, почему же нет? В крайнем случае, так вы ведь у нас в городе шесть лет почти прожили, работаете хорошо — даже в областной газете про наш музей Ленина писали. Так что если надо, все подтвердят, и я первый.

— Знаете, я мог бы обратиться с заявлением в прессу и рассказать о своей судьбе. Меня сочли бы жертвой застойного времени, мне бы сочувствовали, может быть, пели бы дифирамбы, как бывшим диссидентам. Но я хочу, чтобы моя Халида мне поверила без всяких заявлений и подтверждений, ведь мы никогда друг другу не лгали. Дети вот только… Хотя они уже почти взрослые и тоже имеют право знать правду.

Закончив стрижку, Алексей тщательно протер напудренной ваткой лицо и шею Самсонова, снял мелкие волоски.

— Вот вы и готовы, пусть жена полюбуется, как мастер Тихомиров все эти годы вас стриг.

Расплатившись с Алексеем, клиент на прощание стиснул ему руку.

— Спасибо, — сказал он, глядя на мастера сияющими глазами, — спасибо за все и прощайте!

— В столице будете волосы подравнивать — обязательно идите к хорошему мастеру и скажите, чтобы форму сохранял, — наставлял его Алексей, провожая до двери, — а случится снова быть у нас в городе — милости просим подстригаться, и жену приводите.

— Обязательно, — рассмеялся Самсонов, — не знаю, правда, как и когда это случится, но надеюсь, что мы непременно встретимся.

Они встретились через неделю. Около девяти вечера в дверь квартиры Алексея позвонили, и он оторопел, увидев на пороге клиента, которого уже считал бывшим.

— Я к вам без записи — примете или прогоните?

На лице Самсонова играла кривая усмешка, и заметно было, что он сильно пьян. Алексей чуть отступил, пропуская гостя.

— Заходите, садитесь, нам бы с вами сейчас чайку выпить, а? Я как раз чайник поставил, сейчас закипит.

По дороге на кухню он позвонил приятельнице, с которой собирался провести вечер, и сказал, что сегодня ничего не получится — появилось срочное дело. Глядя прямо перед собой мутными глазами, Самсонов сделал два глотка крепкого цейлонского чаю, потом неожиданно со стуком поставил чашку на блюдце.

— Вам ведь, конечно, интересно узнать, как произошла моя встреча с семьей, — странным бесцветным голосом проговорил он. — Так вот, не было никакой встречи, для них я, оказывается, давно мертв. На кладбище стоит крест с моим именем. Мой сын, которого я в последний раз видел десятилетним мальчиком, меня не узнал, мои дочери меня забыли, моя жена, женщина, которую я любил больше жизни и света белого, вышла замуж.

— Боже мой! — ахнул Алексей. — Да как же так? И вы им ничего не сказали?

— Оказывается, она была беременна, когда мы расстались, потом родила близнецов — мальчиков. Моих сыновей! Но они считают своим отцом ее второго мужа. Он хороший человек, я всегда любил его, как отца. Я и сейчас его люблю, я не могу на него сердиться. И на нее тоже, но… но мне больно. Больно!

— Но старшие дети-то? Они ведь вас помнят, обрадуются, если узнают, что вы живы! Почему вы им-то не сказались? Дети-то ваши, что бы там ни случилось. И вам было бы полегче, чем одному такую боль терпеть.

Самсонов помотал головой.

— Халиде будет еще больней, если я вернусь. Она уже пережила этот ужас и успокоилась, а теперь опять станет метаться. Нет, ради нее я готов остаться мертвым.

— Я бы на вашем месте объявился бы, не выдержал, — со вздохом сказал Алексей, — а вот бабушка моя, наверное, как и вы бы рассудила. Она, знаете, верующая была, моя баба Дося. Не то, чтобы там иконы, молитвы, как иные бабушки, — она в душе своей бога хранила и редчайшего сердца человек была.