Правила чужой игры [= Даром только смерть ] - Алексей Фомичев Страница 26

Я помянул чертей, сменил магазин и приник к прикладу. Мои парни, отлично знавшие, что и как делать, потихоньку, прикрывая друг друга, стали продвигаться вперед, от укрытия к укрытию. И давили бандитов огнем, загоняя обратно за холм, мешая расстреливать уцелевших ребят третьего отделения, как в тире.

Димид успел переставить БТР в новое укрытие, ближе к реке, и оттуда Арнольд сшиб «мустанг». Сначала там рванул полупустой бак, огонь охватил всю машину, а потом взорвались боеприпасы.

Бандиты, поняв, что больше ловить нечего, стали отходить. А через несколько секунд за спиной послышался гул моторов – к нам спешили оба взвода МОП.

…Кровь на песке успела застыть коричневой коркой. Рядом чернело пятно масла. Тело Норина с обрубком вместо головы лежало в центре пятна. Автомат воткнулся в песок, рука замерла на стволе.

Я кинул на убитого короткий взгляд и прошел мимо. Рядом работали бойцы из взвода МОП, снося убитых в одну кучу и собирая оружие. Одно отделение переправилось на тот берег, прикрывая нас.

В отделении Норина уцелел только один человек – молоденький парень, успевший нырнуть в какую‑то ямку и пролежавший там весь бой. Он отстрелял один магазин наугад, выставив ствол над краем укрытия, даже не поднимая головы. Сейчас сидел на берегу и пустым взглядом наблюдал, как отлавливают трупы убитых бойцов, которых течение снесло метров на тридцать вниз.

Последним вытащили Шапохина. Три бойца с трудом выволокли тяжелое тело из воды и опустили на берег. Песок мгновенно потемнел от крови.

Ко мне подошел Влад.

– Раненые есть?

– Никого. Гнат руку обжег о ствол.

– Сильно?

– Фигня, помазали мазью, через день пройдет. Мы завалили пятерых и одну машину. Других бандиты увезли.

На берегу стало тесно от бойцов. Прикатил Радован и его коллега со своим взводом. Узнав о бойне на берегу, бригадир Гулетин прислал вертолет, в него грузили убитых и их оружие.

Я взглянул на тело Шапохина, вспомнил, как он пятился под пулями назад и падал в воду, нашпигованный сталью. И почувствовал, как в груди нарастает тяжесть. Из‑за одного заносчивого мудака легли шесть парней! А ему хоть бы хны…

Впереди чадил БТР, внутри которого обугливались два тела. Неподалеку стоял Лабедин, командир второго взвода МОП и два его бойца.

– Боевики ушли, мы видели только хвост пыли. Два джипа. Не догонишь.

– Да, – заявил Лабедин. – Мы их отогнали. И подбили один джип.

На левой щеке у него пламенела свежая ссадина, нос слегка поцарапан, рукав куртки порван. Вид бравый, боевой. Словно не он несколько минут назад стоял с потерянным видом, держа автомат за ремень.

Я шел к ним, понимая, что сейчас сорвусь и наговорю лишнего. Или снесу этому кретину голову…

– Еле догнали, так они удирали… Спешили.

– Ты бы так в толчок спешил… – Голос вновь начал срываться на низкий рык. – Подставил ребят под пули.

Моя физиономия в этот момент, наверное, представляла собой застывшую маску, а глаза горели. Лабедин испуганно отшатнулся, дернул руку с автоматом, словно желая поднять его.

– Ч‑что вы себе позволяете?! Да я…

– Отсиделся за машиной, вояка…

Видя, что он готов направить на меня ствол, я шагнул вперед, зверея, и почувствовал, что сносит планку.

– Отставить! – повысил голос командир мобильного взвода. Он первым прибыл на помощь и видел, что произошло на самом деле. Его взгляд, брошенный на лейтенанта, был красноречив.

– Господин лейтенант, вы ранены. Пройдите к вертолету, вам окажут помощь. Брустин, проводи.

Один из бойцов подхватил лейтенанта за локоть, увлек за собой. Лейтенант бросил на меня злобный и затравленный взгляд.

– Я тебе это припомню, Томилин.

Комвзвода откашлялся, качнулся на носках.

– Чего не поделили?

– Все.

– Ясно…

Мы проследили, как Лабедина сажают в вертолет, а за ним грузят чье‑то тело. Сплюнув тягучую слюну, я повернулся к Владу.

– Собирай отделение, скоро поедем.

От колонны бронетранспортеров к нам шел Караджич. Его ребята проверяли берег реки на полкилометра вниз по течению. Подойдя вплотную, Радован глубоко вздохнул.

– Вот так. Никаких следов. Один труп отнесло метров на двести, еле выловили.

Я скрипнул зубами.

– Доигрались…

Утром следующего дня я засел у себя в комнате, кропая объяснительную записку, докладную и отчет разом. Мне приказали описать во всех подробностях предыдущий день и поминутно – с момента выезда в базы.

Злой, раздраженный, невыспавшийся – ночью разговаривал с начальством и отвечал на вопросы, – я испортил три листа бумаги, после чего понял, что нормально, с толком, разложить ситуацию по полочкам не смогу. К тому же по зданию бродили сотрудники горотдела из Мегара и местные штабные под командованием Гулетина. Они заглядывали в комнату, доставали расспросами, выпытывали подробности и вообще давили на нервы.

Моих парней тоже усадили за столы и вручили ручки. В результате база взвода превратилась в класс чистописания. Единственного уцелевшего из отделения Норина увезли на большую землю в больницу. У парня поехала крыша. Отделение Ральфа вышло на патрулирование – им приказали не выезжать за пределы города.

Отправив очередной лист в корзину для мусора, я прошел в соседний с лабединским кабинет, где стоял единственный компьютер. Через полтора часа вывел свой опус на принтер, положил в папку и отдал ее Гулетину лично. Тот мрачно кивнул, покачал папку на руке.

– Завтра заседание в горотделе. Будем разбирать дело.

– А Лабедин?

– Он отправлен в госпиталь, у него ранение.

– Лоб оцарапало.

– Врачи обнаружили контузию.

– Ага. Родовую. – Я вспомнил залитый кровью песок и не сдержал злости. – Мозги у него с детства контужены.

Гулетин хмуро глянул на меня, бросил папку на стол.

– Завтра в десять.

Когда все убрались, я позвал своих на обед, закрыл дверь на ключ и вытащил две бутылки водки. Терпеть эту гадость не могу, но тут дело не во вкусах.

– Помянем ребят. Пусть спят спокойно, они свое честно прожили.

Ледяная жидкость плеснула в граненые стаканы, скрипнули отодвигаемые стулья, на полминуты зависла напряженная тишина. Единым махом отправили сто граммов в нутро и разом сели. Обед прошел при поголовном молчании, ни у кого не было сил и желания вспоминать происшедшее, а трепать о другом язык не поворачивался. И только когда опустели тарелки и были допиты бутылки (всего‑то по сто пятьдесят на каждого!), Свен произнес: