Чужой, плохой, крылатый - Елена Лабрус Страница 26

Ригго попытался её обнять, но Анна мягко отстранилась. Почему-то сегодня её раздражали его объятия. И поцелуи. Даже известие, что он на днях должен уехать, не привнесло в её душу никакой паники или тоски.

"Мне надо от него немного отдохнуть", — даже подумала она. Слишком уж быстро всё понеслось. Слишком уж много его вдруг стало. И нет, она не сомневалась, что любит Ригго. Не боялась, что передумает. Просто немного от него устала и хотела побыть одна.

Анну с самого обеда сегодня всё раздражало. Вот как стали служанки обсуждать какого рода связь между Бриаром и коронессой, тогда настроение у неё и испортилось.

А может всё дело в наступающих "женских днях". Она с утра чувствовала, как тянет живот. Как перестало радовать всё. Даже о подготовке к свадьбе сегодня Анна не хотела слушать. Хотя до этого с жадностью внимала каждому слову. Про белые попоны и плюмажи, что наденут на чистокровных аззирийских лошадей из конюшен верна Пасса. Про свадебных лебедей, что уже заказали откармливать к праздничному обеду. Про дом в Арате, что пред Оланд-старший дал распоряжение обновить и заново обставить. Про лучшую портниху Энта, её ждали со дна на день для заказа подвенечного платья. Всё это казалось Анне сегодня каким-то хлопотным и безрадостным и ей неприятно стало об этом думать. Хотя началось это ощущение даже раньше сегодняшнего утра, с приезда Её Могущества.

После разговора с коронессой тётя Санти даже всплакнула. Та уж наверняка отыгралась на несчастной за всё: и что не предупредили, и что помолвку организовали у неё за спиной, и даже пригрозила что отменит вручение сьеру Оланду титула верна и останется Анна женой преда, то есть предессой, а не дочерью верна королевских кровей, уж она об этом позаботится.

— Не печальтесь, сьерита Сантиверра, — успокаивал тётю верн Пасс. — Вряд ли её могущество будет вносить в законодательство такие поправки из-за пустой обиды. А согласно нынешним законам этот брак хоть и морганатический, и сьер Оланд не может унаследовать титул от жены, но и жена не может утратить свой, и дети её будут носить титул матери, а не отца. Иначе коронессе и самой придётся уступить трон будущему супругу. Ведь закон престолонаследия и любого другого наследия в стране един.

— Ах, вы бы её слышали, сьер Пасс, — тёрла уголком носового платка красные от слёз глаза тётушка. — А ведь она сама пригласила сьера Оланда на тот обед, сама предоставила Анне право выбирать, но кто же знал, что не выбор будет ей неугоден, а что право выбора она оставит за собой.

— Не печалься, милая моя Санти, — обнимала её Анна. — Ведь всё обошлось. И всё уже решено.

— Ох, не знаешь ты нашу Оранту. Она ведь вроде простит, но обиду надолго затаит. Кабы чего с подготовкой к свадьбе не вышло, — качала она головой да вздыхала.

Именно про злопамятность коронессы почему-то вспомнила Анна, когда прямо там на лужайке, среди отгоревших шутих начались танцы.

Весело играли музыканты. Ярко горели цветные фонарики, развешанные на столбах. Дружно стреляли пробки, и шипящие струи игристого напитка наполняли и наполняли бокалы. И уже третий раз Оранта буквально выхватывала из рук Анны жениха и уводила танцевать.

Ригг беспомощно оглянулся. Но коронесса, смеясь, положила его руку на свою талию:

— Не ревнуйте, моя милая, он достанется вам на всю оставшуюся жизнь, а мне — всего лишь на этот танец.

И слуги снова подлили в бокал Ригго шипучее Пелеславское.

— Ревнуйте, ревнуйте, моя милая, — прозвучал у Анны над ухом знакомый голос и сьер Бриар протянул Анне бокал. — Немного ревности в отношениях, как и игристого вина на празднике никогда не повредит.

— Я не буду, — мягко отказалась Анна.

— Конечно, будете. Когда же ещё, если не сейчас. Кто знает, сколько таких весёлых вечеров осталось у вас до свадьбы. Один? Два? Или ни одного? А там будете беременеть, кормить дитя, опять беременеть. И так всю жизнь, не до глупых маленьких удовольствий.

— Сегодня все словно сговорились говорить мне гадости, — фыркнула она, но бокал всё же взяла.

— Ничто так не помогает от дурного настроения чем лекарство, что вы держите в руке, — легонько подтолкнул он бокал за донышко.

Она глотнула. Сладко. И пузыри слегка пощипывали во рту.

— Его производят в Пелеславии по старинным рецептам более двухсот лет.

— Вкусно, — сделала ещё глоток Анна. — Жаль, что я так плохо знакома с традициями родной страны.

— Вы были слишком малы, чтобы отец успел рассказать вам о напитках, — улыбнулся Бесс. Его зубы так ярко и так красиво блеснули в темноте. И он стоял так близко, что Анна чувствовала, как от него пахнет. Хуже того: ей нравился этот запах. Она даже прикрыла глаза, чтобы его вдохнуть. В этот момент он шагнул к ней ближе, видимо, кого-то пропуская, и она прислонилась к его груди. И услышала, как резко, коротко он вдохнул от этого прикосновения. Как дрогнула его грудь под тонкой рубашкой. Как он замер, словно давая ей время самой решить: остаться здесь, на его груди, как ей почему-то нестерпимо захотелось, или уйти.

И наверно, длилось всё это не дольше секунды, но, когда он коснулся её руки, чтобы поправить бокал, что она чуть не выронила, Анне показалось, что прошла вечность.

Стыдясь поднять на него глаза, она отпрянула и выпила залпом содержимое бокала.

— Вот это правильно, — не глядя бросил он пустой бокал куда-то за спину и протянул руку. — Потанцуете со мной?

— Анна, — раскрасневшийся от быстрого танца и игристого подошёл Ригг в тот момент, когда Анна, соглашаясь, уже вложила свою руку в руку Бесса.

— Увы, сьер Оланд, но этот танец мой, — вывел он её на поляну, что служила им этим вечером бальным залом.

И в остывающем воздухе ранней осени вдруг так протяжно запели скрипки, что захотелось плакать.

— Вам ни к лицу слёзы, — приподнял Бесс за подбородок её лицо, а потом бережно и уверенно положил руку на спину.

— Вы напомнили мне про отца, — вздохнула Анна. — Это всегда меня расстраивает.

— К сожалению, эту боль я не могу излечить, — прошептал он ей на ухо, увлекая в танце, — хоть и невыносимо хочу.

И зачем только она посмотрела на него сейчас? Зачем, заглянула в глаза? Там, в их непроглядной тьме отражались красные огоньки гирлянд, висящих над головами, и там она увидела такую муку, что потребность её облегчить была сейчас важнее всего на свете.

— Бесс, — выдохнула она, и рукой, что лежала на его плече, коснулась его шеи и слегка притянулась, прижала его к себе. — Я могу что-нибудь сделать для вас?

— Вы уже делаете, сьерита Анна, — улыбнулся он. — Танец с самой красивой женщиной на свете — что может быть лучше?

— Бесс, оставьте ваши штучки для коронессы, — покраснела Анна. Ей так понравилось, как он произнёс "женщина", что она воистину почувствовала себя не только взрослой, достойной его, красивой, но и привлекательной, потому и смутилась.