Знак кота - Андрэ Нортон Страница 25

Теперь она повторяла рыночные слухи. Хотя Шесть Домов давно уже упрочили свое положение и контролировали большую часть торговли, они были слишком самоуверенны, чтобы вовремя отслеживать и пресекать слухи о том, что тот или иной из них вдруг получил доступ к какой-нибудь роскоши, неизвестной во Внешних землях.

Тем не менее — император! Тот, кто прошел великие испытания, чтобы получить трон, — что ему за нужда в любезностях чужеземных купцов или в богатствах больших, чем дает ему его положение?

— В прошлом было иначе, — продолжала Равинга. — Тогда император, достигнув трона, не забывал, что ему нужно бороться, чтобы его удержать. Был установлен период времени, когда ему можно было бросить вызов. Сейчас мы, вапаланцы, считаем это варварским обычаем, недостойным нас. Но некогда существовал закон, по которому император должен был опекать свой народ, отдавать всего себя земле, усиливая Дух добровольным самопожертвованием. Теперь он не жертвует собой, а лишь делает символические приношения, и это общепринято.

Символические приношения! Я посмотрела на рисунок, который она все еще теребила, как бывает с письмом, принесшим дурные новости, которое хочется, но нельзя выкинуть.

Мне не нужно было задавать вопрос, пришедший мне на ум, — она и так поняла.

— Символ? Возможно. Если так… — она медленно покачала головой, — то для этого есть весомые причины. И все же не понимаю. Шанк-джи…

Наши правители — пять королев и император — не берут себе супругов. Но это не значит, что они проводят жизнь, дав обет безбрачия. Однако дети, рождающиеся от них, не занимают положения выше отпрысков других благородных Домов и даже не представляются ко двору, если сами, своими усилиями не добьются высокого положения. За последние три сезона мы много слышали о Шанк-джи, императорском сыне во всем, кроме формального имени.

Говорили, что он открыто поклялся перед высшей знатью двора, что, когда придет время умереть его отцу, он вступит в борьбу за трон и что он намерен получить высокую корону.

— Это, — Равинга сжала руку в кулак и опустила се на разрисованные листы, — почетная кукла человека, не имеющего поводов для почестей. Значит, она может стать…

— Посмертной куклой! — Произнеся это, я зажала рот рукой. — Но ведь никаких слухов о болезни императора не было! Разве что о недомоганиях, свойственных его возрасту…

— Именно так, — согласилась Равинга. — Но сейчас сезон лихорадки. Хабан-джи интересуется различными диковинами с востока. А стража с границы докладывает, что там участились случаи смертельных болезней. Был обнаружен караван торговцев, погибших вместе со своими животными. И умерли они не от ножа или меча — убийцей было нечто незримое. Стоит Хабан-джи получить какую-нибудь игрушку из зараженного каравана — или кому-то представить все так, будто он ее получил, — и появятся достаточные основания для заказа посмертной куклы.

— А верховный канцлер?

— Да кто мы такие, чтобы разбираться в дворцовых интригах? Им, благородным, нечем больше заняться, кроме как играть в свои странные игры, которые мы, простой народ, даже не пытаемся понять. Но перемены грядут. Разве ты еще не чувствуешь их приближения?

— А если и да? Госпожа, я уже говорила вам, что все это меня не касается. Моя жизнь и так уже была сломана, и не по моей вине, а из-за тех, у кого жадные до чужого добра руки. Дома Вуроп больше не существует.

Я разозлилась. Она подталкивала меня к воспоминаниям, к которым мне возвращаться не хотелось. За прошедшие сезоны я спрятала их очень глубоко, но, потревоженные, они могли снова стать западней для моих мыслей.

Равинга собрала листки в одну пачку и сложила их в плоский конверт. Но вместо того чтобы убрать остальные рисунки в боковой ящик, она сунула их в карман, спрятанный в шве ее платья.

— Вы все же будете делать ее?

— Какую достойную причину я могу найти, чтобы отклонить такой заказ? — отрезала она. — Я и так тянула с этим, сколько могла. Я запрашивала подходящие камни, чтобы отделать корону. Внешне должно казаться, Алитта, что я приняла его так же, как и все прочие заказы. Кроме того, есть еще это…

Она полуобернулась, чтобы взять с полки у себя за спиной коробочку из тусклого черного материала. Поверхность ее выглядела странно, казалось, она, похожая на прожорливую тень, может поглощать свет, и все краски и блеск металла, и даже сияние лампы, тускнеют рядом с ней.

Равинга вытащила из скомканной массы запыленных тряпок, которыми Манкол каждое утро протирал прилавок, кусок ткани, покрытый черными разводами, словно какой-то художник вытирал об нее кисть.

Она взяла этой тряпкой коробочку, расстелила под ней куски грязной ткани. Мы часто получаем необычно защищенные материалы, и не в первый раз моя госпожа так осторожно обращалась с упаковкой.

Равинга нажала на обе стороны плотно закрытой крышки. Оттуда просочился слабый, но омерзительный запах, похожий на вонь выгребной ямы, нагретой солнцем. Когда она приподняла большие пальцы, крышка откинулась, словно прилипнув к ним. Внутри коробочка была заляпана чем-то красным, застывшим кое-где вязкими сгустками. И лежала в ней не кукла, которую я почти что ожидала увидеть, а изображение какой-то твари.

Нам, вапаланцам, возможно, и не угрожают пустынные крысы, но я видела их останки достаточно часто, чтобы понять, что они такое. Рукой, по-прежнему обернутой тряпочкой, Равинга взяла фигурку твари и положила на прилавок.

Изображение было выполнено из какого-то неизвестного мне материала; похожее на набитый чем-то кусок настоящей кожи, но слишком тяжелое для этого, оно глухо стукнулось о прилавок. Оно было тщательно детализированным, совершенным — кроме размера — подобием крысы, включая даже напоминающие кровь пятна, блестящие, словно тварь убили только что.

Голова фигурки шевельнулась! В глазницах загорелись красновато-желтые искры, и я почувствовала, что она знает и обо мне, и о Равинге. И я припомнила звук многих когтей, стучащих по камням.

Моя госпожа накрыла фигурку тряпкой, на которой та лежала, и сжала ее так, что у нее побелели костяшки пальцев.

— Так… так это,.. — еле выговорила я и выхватила из-за пояса короткий жезл, вырезанный из огненного камня, что извергается и застывает в горных расщелинах Фноссиса. Я размахнулась и ударила крысу по голове, пока та угрожающе оскаливалась.

Равинга успела отдернуть руки, когда я нанесла свой удар. Он сбил фигурку с ног, и та свалилась на тряпки. Последовал мой второй удар. Тело твари дернулось — подобие жизни, которой, я не сомневалась, в ней никогда не было, — и она рассыпалась на мелкие крошки.

Я стояла, готовая нанести третий удар, и смотрела на разбитые останки.

— Я была права! Я была права! — сквозь зубы выдохнула я. — Это был не сон, а правда!

Злость, горячая, как камень моего жезла, охватила меня. В моей памяти вставала многократно слышанная мной история, которую рассказывали — кто-то смягченно, иные гневно, — а я связывала ее с одним своим видением и считала реальной.