Штрихи к портрету кудесника - Евгений Лукин Страница 25

— Ну-ну… — развеселившись, сказал Платон Кудесов. — А сейчас что делать думаешь? Поликарпыч-то страсть не любит, когда ученики помощи просят…

— Не стану я ничего просить, — буркнул Глеб. — Сам что-нибудь соображу…

Дверь кабинета медленно открылась, и в проёме возникла всё та же худощавая девушка с лицом индейского вождя. Скальп был на месте, но в остановившихся глазах просительницы стыло отчаяние. Из блёклой кожаной сумочки сиротливо торчал уголок конверта.

«Что может быть покладистее, уживчее и готовнее хорошего, доброго взяточника?» — воскликнул когда-то Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и был совершенно прав. Чиновник, не подверженный мздоимству, существо решительно невыносимое. Как говаривал другой титан нашей словесности, ему обязательно нужно «отмстить вам за своё ничтожество». Вот он приходит домой со службы, выедаемый изнутри чувством собственной неполноценности, — и кажется озлобленному клерку, что уже и родня глядит на него с немым укором: лопух ты, лопух! И чего, спрашивается, день деньской штаны в кабинете просиживаешь? Все люди как люди, а ты…

Касьян Парамонович Перверзев был не таков, хотя одному Богу известно, каких сил ему стоило подчас сохранять самообладание даже в общении с близкими и родными.

— А знаешь, Глаша, — удручённо признался он дома за чаем. — Мне сегодня опять на работе взятку предлагали… И не одну…

Супруга сделала сочувственное лицо, ободряюще огладила усталую руку мужа.

— Причём нагло так, в конверте… — Перверзев ссутулился, вздохнул и отложил серебряную ложечку на фарфоровое блюдце.

— Много? — соболезнующе спросила Глафира.

— Не знаю, не смотрел… Просто указал на дверь.

— Правильно сделал, — решительно сказала она. — Наверняка ментовка подослала. Купюры небось меченые, во всех пуговицах скрытые камеры понапрятаны! Вчера вон по телевизору…

— Да не в том дело… — тихонько застонал Касьян. — За кого ж они меня все принимают… Ну почему так, Глаша, почему?

— Потому что ума у людей нет, — грубовато отвечала Глафира. — Не понимают, что карьера дороже. Засиделся ты что-то, Касьянушка, в господнадзоре, — спохватившись, ласково добавила она. — Пора уже и в госнадзор перебираться…

— Эх… — с тоской молвил Касьян. — И ты тоже, Глаша, думаешь, что я ради карьеры…

Скорбно улыбнувшись, встал из-за чайного столика красного дерева и устремил светлый печальный взор в стрельчатое готическое окно, где нежно синело небо ранней осени и алела кленовая ветвь.

— Съездить прошвырнуться? — уныло помыслил он вслух.

Остановив иномарку на опушке, Перверзев выбрался наружу и, захлопнув дверцу, полной грудью вдохнул насыщенный грибной прелью воздух. Проверил противоугонку и, застегнув тёмную замшевую куртку, побрёл среди ясеней, нарочно шурша палой листвой.

Благодать. Если бы не эти одиночные вылазки на природу — с ума сойти недолго. Вскоре ясени кончились, пошла дубрава. Потом меж стволами блеснула вода. Свет предзакатного солнца, отражаясь в озёрной глади, ложился на песчаный бережок, размывая тени, делая их прозрачными.

Самое начало сентября. Дубы ещё не начали желтеть, но их листья уже стали жёсткими, как бы жестяными, подёрнулись белёсым налётом. Если смотреть со стороны солнца, кроны — будто кованые.

Песчаная дорожка вильнула и вывела Перверзева на пологий бугорок, увенчанный гладко срубленным пнём. Вернее, не срубленным, а срезанным мотопилой, что, впрочем, тоже годилось для предстоящего ритуала. Сердце толкнуло в рёбра, замерло, заколотилось. Касьян приостановился, пристально оглядел округу. Глушь. Безлюдье. Достал из кармана куртки ножик, приблизился к пню и, что-то пробормотав, с маху снайперски вонзил лезвие в самый центр годовых колец.

Ещё раз огляделся. Никого.

Ну, с Богом…

Начальник господнадзора отступил на шаг, примериваясь, затем вдруг кинулся головой вперёд. Кувырнувшись, оказался на четвереньках. Есть! Вышло! С первого раза…

Поднялся, отряхнул замшу и направился к озерцу. Нечаянный свидетель, окажись он, не дай Бог, поблизости, неминуемо поразился бы, как странно изменилась походка Перверзева. Это уже был не праздный соглядатай природы, беспечно шуршащий листвой и умиляющийся размывам теней на песчаном бережку, нет, теперь сквозь дубраву неслышным кошачьим шагом пробирался хищник, почуявший жертву. Ноздри его чутко подрагивали.

Подкравшись к старой дуплистой вербе, зверь, бывший недавно Касьяном Перверзевым, запустил цепкую пятерню в трухлявое древесное чрево — и на беспощадном, словно бы исхудавшем лице обозначилась жестокая волчья улыбка.

Извлечённый из глубокого дупла свёрточек был куда толще и туже того жалкого конверта, что пытался всучить ему утром безымянный, хотя и представительный юноша. Что ж, с чёрного мага и спрос больше. Тем паче с такого прожжённого нигроманта, как Платон Кудесов.

Чиновник-оборотень сунул свёрточек в карман и двинулся обратным путём, цинично размышляя, брал или не брал взятки Вронский, когда, женившись на Анне Карениной, ушёл с военной службы и подался в дела судейские. Положив за правило, что ответственный работник должен предпочитать классику модной литературе, роман Льва Толстого Перверзев перечёл в прошлом году, но так и не понял, откуда взялись у нищего отставного офицерика средства на роскошное поместье с паровыми молотилками и прочими прибамбасами. Ну не на алименты же!

А вот кого было жаль Касьяну, так самого Каренина…

Но это тогда, в бытность человеком. Монстрам, как известно, жалость неведома.

Оборотень в замшевой куртке добрался до увенчанного пнём пологого бугорка — и обмер, не веря глазам.

Ножа не было.

На отнимающихся ногах приблизился вплотную, тронул пальцем узкую дырку, оставшуюся от глубоко всаженного лезвия. Осязание подтвердило страшную истину: нету. Выпасть нож никак не мог, и всё-таки Перверзев кинулся на четвереньки, принялся щупать путаницу сухих травинок вокруг пня. Внезапно обессилел и со стоном впечатал лоб в сухую твёрдую почву.

Случилось то, чего он боялся всегда. Шёл мимо грибник, увидел нож… Где теперь искать этого грибника?

Никогда, никогда не сможет отныне Касьян Перверзев почувствовать себя честным человеком, никогда не осмелится открыто взглянуть в глаза жены Глафиры и маленького Максимилиана!

Назад дороги нет. Завтра он придёт на службу и, не в силах вернуть себе прежний облик, начнёт брать прямо на рабочем месте. Его разоблачат через неделю, через две… Сначала поползут слухи, потом сигналы… Подошлют посетителя с конвертом и со скрытой камерой в каждой пуговице…

Перверзев вскинул к небу обезумевший лик — и тоскливый волчий вой огласил собирающуюся желтеть дубраву.

— Волк? Откуда? — удивилась худощавая девушка с неподвижным горбоносым лицом индейского вождя, оглянувшись на блескучие, словно бы выкованные из металла кроны дубов, из-за которых донёсся странный вопль.