Звездопроходцы - Сергей Челяев Страница 25

Роберт не стал ходить вокруг да около и без обиняков спросил, чем, собственно, вызван мой интерес к «столь сомнительным психотропам».

Как криобиотехник, а, значит, отчасти и врач, он имел право на подобные вопросы. Поэтому послал я его не в рамках субординации, а чисто по-человечески, ориентировочно — в район Ориона.

Васильев не обиделся, лишь состроил кислую мину, точно был заранее уверен в тщете предстоящего разговора.

— Воспоминания в вашем мозгу, Петр Алексеевич, не могут быть модифицированы вмешательством извне, — после паузы изрек он.

— Однократное биохимическое воздействие, предваряющее момент собственно вспоминания, способно привести к стиранию некоторых событий, неприятных лично мне, из вот этого вот нейронного хранилища, — выпалил я и постучал себя пальцем по лбу, с удовлетворением отметив в который уже раз свою фонетическую память. Не зря же с заучиванием стихотворений в школе у меня никогда не возникало особых проблем.

— Гормональные ингибиторы, могущие влиять на память, действительно известны науке, и весьма давно, — пожал плечами Роберт. — Но избирательность их воздействия на человеческий мозг пока еще никак не подтверждена. Эксперименты в этом направлении велись еще в двадцать первом веке — в Серпухове, и, если мне не изменяет память, в Монреале.

— Вы хотите сказать, что адресное, а еще лучше — точечное воздействие на…

— Науке пока неподвластно, — кивнул Васильев. — Хотя исследования, конечно, ведутся.

— Значит, исследования, — кивнул я, чувствуя, как в сердце медленно вползает ледяная тоска при одной лишь мысли о следующем сеансе гиберсна. — А что же тогда нам пропагандировали: «Умело управляя уровнем его содержания в организме, можно в какой-то степени ослабить…» — выпалил я назубок как стихотворение у школьной доски.

— Вы же сами сказали — «в какой-то степени», — бесстрастно произнес криотехник.

Он сейчас смотрел на меня очень внимательно. В глазах его туманилась задумчивость, а самое паршивое — в них сейчас я не увидел и тени субординации.

— Петр Алексеевич, — помедлив, сказал он. — Правильно ли я понимаю, что во время гибернационного сна вы испытали некие… отрицательные эмоции? И они показались вам весьма… реальными?

— Гм… А во время сна в принципе можно испытывать эмоции? — Едва ли не огрызнулся я, хотя всячески старался держать себя в узде. — Если, конечно, спишь без сновидений?

— У вас были сновидения? — Уточнил он.

Тускло так уточнил, формальности ради. Было и без того невооруженным глазом видно, что Васильев сейчас не примет на веру никакие там сны и прочие грезы.

Я через силу усмехнулся. Губы, конечно, одеревенели слегка, но плох тот командир, что не возьмет себя в руки в беседе с подчиненным, даже если под ним задница горит.

— А как вы себе это представляете, Роберт? Лежа в гиберсне — и совсем без сновидений?

Криотехник посмотрел на меня как-то странно, словно с сожалением.

— В молодости, постигая азы профессии, я немного ознакомился с духовными практиками североамериканских индейцев Аляски и наших северных народов, — ответил Васильев. — И у тех, и у других распространены весьма интересные верования как раз о снах. И о состоянии, в котором пребывает человек, когда во сне покидает тело и путешествует в виде эфирного тела. Души то есть.

Я не перебивал. Рано или поздно этот разговор должен был состояться, и я вовсе не чувствовал себя проштрафившимся школьником. В конце концов, этому моему кошмарному бодрствованию должно же быть какое-то разумное объяснение!

— Так вот индейцы зачастую крайне неохотно занимаются обрабатыванием земли и прочим сельским хозяйством. Они считают, что человек, работающий на земле, почему-то, как правило, не видит снов. А снам они придают огромное значение. Вплоть до принятия решений по жизненно важным вопросам.

— А может быть, они имели в виду Землю? В смысле, планету? — Улыбнулся я, но, боюсь, моя улыбка вышла слишком натянутой. — Тогда, с точки зрения ваших индейцев, сновидений у человека может не быть даже во время гиберсна.

— У них «почва» и «планета» имеют как правило разные значения и, соответственно, называются разными словами, — не поддержал шутки Васильев. — Но и у индейцев залива Ситка, и у камчатских айнов я встречал немало сходного в воззрениях на эту тему. Например…

Глаза криотехника сузились.

— Нельзя разбудить человека, который притворяется, что он спит.

— В каком смысле? — Не понял я.

— В прямом, Петр Алексеевич, — медленно проговорил Васильев. — Вам не приходило в голову, что ваши возможные… проблемы… связаны именно с этим?

— С чем? — Теперь я уже искренне его не понимал.

— С тем, что находится внутри вас, Петр Алексеевич, — вздохнул Васильев. После чего добавил уже жестче:

— И притворяется до поры до времени спящим.

* * *

И что я должен был думать после такого разговора с Васильевым?

Как относиться к собственному «я» и к тем решениям, которые я принимал (или готовился принять) от его имени?

«Звезда» не станет менять полетный план. Мы будем действовать так, как будто четвертая планета не существует.

Наша цель — Беллона. Ею и удовольствуемся.