Оруженосец - Олег Верещагин Страница 25

Нет. Его собратья по несчастью в основном не выглядели трусами. И если они не пользуются таким явным шансом — значит, есть причина. Видимо, местные не любят работорговлю в принципе, но всё равно враги южанам. Хотя странно как-то. Туннас говорит, что это Рудаур — его земля. Но он внешне не похож на деревенских совсем. Путаница какая-то… Хотя (Пашка вздохнул) что он тут вообще пока понимает? Ни фига.

— Люблю я русскую еду, — пробормотал он, — но ем обычно, что найду. [24]

Пока ели, подошли двое других конвоиров. С ними шёл вчерашний старик, все трое держали в руках кружки с чем-то дымящимся; ещё одну молодой конвоир принёс своему ровеснику. По хлеву поплыл аромат корицы и яблок. Кто-то громко сказал что-то вопросительным тоном, вокруг засмеялись, и даже конвоиры поддержали, а седой так просто захохотал, разевая пасть — с удивительно крепкими целыми зубами.

Говорят они на разных языках, отмечал Пашка. Эти, рыжие — на языке, немного похожем на английский и немецкий. А почти все ра… пленные — на совсем непонятном. Но языки друг друга они понимают. Карту бы вспомнить, ведь была карта… Пашка тщетно мучил себя — и, как часто бывает, стоило ему отчаяться и перестать думать о карте, как она вспомнилась неожиданно подробно.

Их ведут на юг — к горе Эмон Сул и Восточному Тракту, тому самому, по которому хоббиты шли в Раздол. Но тогда там не было никакого государства. А сейчас там… что? Шахты? Лесозаготовки? Поля? Все остальные тоже удивлены, видно, раньше туда людей не гоняли… Значит, не шахты, не лесозаготовки, не поля… что-то совсем новое. Вряд ли хорошее…

За всеми этими мыслями Пашка пропустил момент, когда их стали заковывать и выводить наружу. Хрень!!! Мёрзлая грязь резанула ноги, как битое стекло. Ещё новая пытка — ну ладно, счёт будет больше.

Деревня проснулась уже давно. Провожали караван только вездесущие ребятишки. Напоследок — уже у леса — кто-то из них запустил свежим навозом в толстого начальника конвоя, и вся свора детворы с хохотом ринулась наутёк. А уже за опушкой навстречу попался рослый парнишка — Пашкиных лет, в потёртой одежде, грязных сапогах, с копьём в руке и двумя белыми поджарыми псами, которые тут же встали по бокам от хозяина, едва появились чужие люди. Левая рука мальчишки была обмотана окровавленной тряпкой, вообще выглядел он разухабисто-небрежно… но шею, запястья и ухо украшало золото — витая толстая гривна, массивные зарукавья и серьга. Следом показались четверо пацанов младше — они с натугой, но весело тащили на волокуше огромного кабана, однако замерли на месте, увидев процессию.

Проходя мимо, Пашка встретился взглядом с синими прищуренными глазами своего ровесника. В них была гордость — врождённая и неосознанная гордость молодого хищника, не знавшего до сих пор поражений в жизни. Было глубокое презрение — но не к Пашке и не к другим закованным. И было откровенное сочувствие — именно к ним.

* * *

К счастью, грязь очень быстро подтаяла. А нагнавшие колонну почти сразу орочьи всадники опять окружили идущих. Пашка заметил, что их вроде как стало… меньше, что ли? И некоторые явно были ранены.

«Засекли» это и другие пленные. По колонне пробежал шепоток. Впрочем, разгадка пришла почти сразу — через какие-то полчаса неспешного хода-волочения.

Слева открылась вырубка, на которой тут и там лежали тела орков и волков — примерно десяток и полдюжины. Тут же находились ещё с десяток орков — тяжелораненые и кое-как перевязанные. А самое главное (Пашка подобрался), лежали два больших коня и воин-человек. Пашка не мог толком разглядеть его — и конские трупы, и труп человека лежали у опушки метрах в ста. Зато…

Колонну остановили, всадники спешились. Двое орков волоком протащили от опушки к толстяку-начальнику молодого, лет Туннаса, парня в доспехах, помятых и покрытых кровью. Пашка заметил, что у него явно перебита правая рука и рассечена голова — кровь всё ещё вяло лилась по длинным светлым волосам. В нескольких местах висели обрывки кольчуги, похожие на обрывки свитера — тоже перепачканные кровью. Поверх доспеха — тоже оборванная и окровавленная — была надета серая накидка с алым гербом: орлом, распростёршим крылья.

Замерев и вытянув по швам стиснутые в кулаки руки, Пашка наблюдал за происходящим. В сущности, молчали все, только орки галдели над своими ранеными. Да ещё раздался резкий голос толстяка, он стоял, широко расставив ноги и похлопывая плетью по левой ладони, и сейчас что-то сказал пленному. Ткнул плетью в орла на накидке.

Стоявший перед ним парень выпрямился, придерживая правую руку левой. Пашка хорошо видел бледное от потери крови и, наверное, страха, лицо с тонкими чертами, чем-то похожее на лицо Туннаса. Губы пленного скривились, он ответил коротко и отвернулся. Нет, понял Пашка, не боится он. Не…

— Ох! — вырвалось у мальчишки, и Туннас, подавшись к нему, звякнул цепью и прижал лицом к себе. Но Пашка всё равно видел — не смог, не успел отвернуться…

Орки навалились на пленного и швырнули его на колени. Во взметнувшейся руке толстяка красиво, чисто сверкнул на солнце меч — длинный, прямой. И как-то легко, играючи рухнув вниз, отсёк пленному голову. Она с неожиданно громким тупым стуком упала на мокрую обочину под гогот орков. Тело ещё несколько мгновений стояло на коленях, выбрасывая две густые, очень яркие струйки, потом рухнуло на бок, перевернулось на спину, как живое, и оттолкнулось ногами, дёрнулось… наконец замерло.

Пашка ощутил сильнейший спазм в желудке и головокружение. Быстрота и простота расправы показались ему душным плотным одеялом, которое набросили на плечи и голову — а сверху ещё навалили тяжеленный мешок. Мальчишка понял, что теряет сознание от ужаса и отвращения — и никак не мог избавиться от стоящей перед глазами картины: она снова и снова вспыхивала на тёмном фоне наваливающегося обморока — как стоп-кадр из страшного фильма.

Фильм, фильм, фильм, затвердил Пашка про себя, стараясь сосредоточиться на ощущении рук Туннаса на плечах и спине.

Но колонна пошла дальше. И Пашка увидел — увидел у своей ноги, левой — обезглавленное тело, из которого всё ещё вытекала кровь. Лицо валяющейся рядом головы, к счастью, было скрыто волосами.

Мимо протрусили два волчьих всадника. Один из волков повернул голову, уставился в глаза Пашки.

На этот раз мальчишка не отвёл взгляд. Волк приподнял губу, обнажая клыки — клыки в палец длиной.

И тогда мальчишка тоже оскалился. Не в шутку — всерьёз…

…волки прорысили дальше.

* * *

К остановке на обед стало совсем тепло, казалось даже, что наступило лето. По дороге то и дело шли обозы, конные и пешие отряды и одиночки — все с оружием. Пару раз снова начинались поля, в которых виднелись деревеньки. А один раз влево свернул короткий отрезок дороги, вымощенной камнем. Около поворота лежали какие-то каменные куски — вроде бы разбитая статуя. А чуть дальше — на плоском холме — чернели развалины замка. Не такого мощного, как в книжках, но явно замка… Развалины не производили впечатления древних, вот что отметил Пашка, против воли трогая языком изнутри опухшую щёку. Даже скорей было похоже, что замок не так давно взяли штурмом…