Музыка мертвых - Лариса Петровичева Страница 25

Эрика вздохнула. Должно быть, то, что она никому не может ответить взаимностью, только разжигает аппетит поклонниц Штольца. Недоступное всегда влечет сильнее того, что можно найти на каждом углу.

— Я буду благоразумна, Жан-Клод, — сказала она. — Мне и без того хватает забот.

Улыбка Моро стала светлее.

— Кстати, про заботы, — произнес он. — Меня в полдень ждут в участке. Раз уж я назначен местным артефактором, то придется работать. Вы меня отпустите? Обед и все остальное я уже наладил.

Эрика улыбнулась и слегка сжала его запястье.

— Конечно, Жан-Клод. И я хотела бы пойти с тобой, думаю, никто из полицейских возражать не станет.

Моро поднялся, взял пустые чашки и, осторожно поставив их на поднос, ответил:

— Пусть попробуют. Я быстро объясню им, как не надо поступать.

* * *

Утром Август почувствовал себя достаточно свежим и здоровым для того, чтобы больше не занимать больничную койку и вернуться к работе. Доктора, которых он встретил в коридоре, дружно вздернули благородные носы и сделали вид, что не замечают его. Должно быть, Моро был с ними настолько мил и любезен, что их продолжает подпекать от его вежливости.

В просторном холле — помнится, Говард хвастался, что выбил из министерства большую субсидию и отгрохал в Эверфорте больницу не меньше и не хуже столичной — Августа вдруг окликнули. Он обернулся, увидел Виньена Льюиса, и настроение, и без того скверное, ухудшилось окончательно.

— Здравствуйте, доктор Вернон! Как вы себя чу-чувствуете?

До приезда Штольца в Эверфорте тоже был гений, только не музыкальный, а математический. Профессор математики, богослов, поэт, художник — талантливый человек был талантлив во всем. Как и Штольц, Льюис жил в столице, но только Штольц отправился на север по доброй воле, а Льюиса сюда сослали.

Этот милый молодой человек с идеально красивым лицом ангела с фрески и очаровательной застенчивостью нецелованной девушки был славен тем, что два года назад зарезал четырех столичных проституток. Тогда от страха гудела вся страна; матери прятали дочерей — вдруг убийца примется и за порядочных барышень, преступника искали лучшие следователи Хаомы, нашли, и тут правосудие зашло в тупик. Льюиса, который почти сразу же признал свою вину под тяжестью улик, следовало повесить — но пять лет назад профессор был признан национальным достоянием страны, и такой королевский указ было не отменить. «Да бог с ними, со шлюхами, кому они нужны», — решили судьи, Льюиса признали душевнобольным и отправили в ссылку.

Август был уверен, что математика оговорили. Стоило просто посмотреть на Льюиса, чтоб понять: он боится прихлопнуть комара у себя на щеке, не то что зверски умертвить четырех женщин. Профессор просто взял на себя чужую вину и исчез для света — как-то Август говорил с ним, и Льюис сказал, что его подлинные грехи гораздо тяжелее — но здесь, на севере, они его уже не мучат.

И сейчас Льюис стоял в холле — небрежно наброшенное на плечи пальто, какая-то несуразная одежда на пару размеров больше, на запястьях наручники — и смущенно улыбался Августу, словно одновременно был очень рад его видеть и не хотел, чтобы на него обратили внимание.

— Здравствуйте, Виньен! — деваться было некуда, и Август выдавил из себя улыбку. — Все хорошо, а как вы поживаете?

Льюис подошел к нему, и Август почувствовал запах его одеколона: простенький, прохладный. Должно быть, для профессора это было очень важным — пользоваться одеколоном. Должно быть, это позволяло ему не утратить рассудок окончательно.

— Добрейший господин Мавгалли привозил меня к доктору, что-то се-сердце шалит, — ответил Льюис. — Вот, жду его, чтоб поехать обратно в Марвенберг, в мою обитель скорби. Я видел вчера в окошко, как вас несли. Лежал в палате после осмотра и видел.

Август развел руками.

— Ну вот, так получилось. Попал под удар, а Берт Авьяна погиб. Сегодня буду его вскрывать.

Он запоздало подумал, что, пожалуй, не стоило бы говорить такие вещи при душевнобольном. Мало ли — бросится, заплачет, впадет в меланхолию. Но Льюис понимающе кивнул.

— У вас г-грустная работа, Август. Вы не обидитесь, если я вам скажу кое-что? Говорят, безумцы всех умней, может, мои слова вам как-то пригодятся.

Август кивнул, поглядывая в сторону лестницы. Где этот идиот Мавгалли шатается? Ищет, где бы похмелиться? Додумался тоже, оставить опасного сумасшедшего просто так, в коридоре. Льюис тем временем умудрился сунуть руку в карман и извлечь исписанный листок бумаги.

— Вчера я провел пару часов за вычислениями, — сказал он. — Это цифры вашего рождения и имени, Август, и они говорят, что вам дана величайшая судьба, пусть и трагическая. Вот — восьмой угол, — Льюис указал на какую-то закорючку, — а вот формула Аусто, просто идеальное совпадение. Знаете, почему вчера вы не погибли? Вас оставили в живых специально.

Августа пробрало холодком. Он окинул цепким взглядом тощую фигурку Льюиса: обычный человек, возможно, слишком застенчивый. Светло-голубые добрые глаза, изящные руки, тонкие запястья, на которых наручники смотрятся, как оригинальное украшение — но от профессора вдруг повеяло чем-то запредельным.

Он не был безумен. Он действительно мог заглядывать туда, куда люди не имели права смотреть.

— Специально? — переспросил Август. Льюис кивнул, и в его взгляде появилась тревога.

— Убийца знает вас, — уверенно сказал он и вновь показал на скопление цифр на листке. — Очень хорошо знает, это следует из вот этой формулы. Он не стал вас убивать потому, что хочет причинить вам как можно больше боли. Вы его враг, и вы не заслужили легкую смерть.

Август взял Льюиса под рукав и отвел к небольшой скамеечке у стены. Старушка, поджидавшая там кого-то, торопливо подалась в другой угол — резво, куда там молодой.

— Это все видно из цифр моего рождения? — уточнил Август. Льюис закивал.

— Да-да, — он приблизился к Августу и едва слышно произнес: — А еще вы влюблены так, как любить нельзя. Я тоже увидел это в цифрах.

Август оторопело посмотрел на него. В ушах зашумело, больничный холл вдруг сделался огромным и гулким, и где-то за его стенами вскипело волнами невидимое море. Он не знал, что делать — то ли как следует встряхнуть несчастного математика за шкирку, то ли спрашивать его, спрашивать…

Как, дьявол его побери, он умудрился? Как?

— А что еще там видно? — спросил Август, понимая, что сейчас у него самый идиотский вид.

— Что она принесет вам счастье и такую же огромную боль, — с искренним сочувствием ответил Льюис. — Видите ли, я п-прошел через нечто подобное, через за-запретное горькое чувство. Я во многом вас понимаю, пусть вам это и не понравится.

Он хотел было сказать еще что-то, но тут с лестницы спустился офицер Мавгалли — в одной руке он держал стопку бумаг с печатями и подписями докторов, а в другой надкусанный пирог, который, должно быть, стащил с больничной кухни. Почему-то Август разозлился на него так, что в глазах потемнело. В эту минуту он ненавидел все: и расстегнутое потертое пальто полицейского, и пирог этот идиотский, и то, что он оставил больного одного.