Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден Страница 25

Мальчик знал, что он — один из «заторможенных» детей.

Так его учителя говорили о детях, которые сидели отдельно от остальных, — и он знал, что принадлежит к их числу. В его классе четверо ребят были «заторможенными». Мальчик уже приучился мысленно произносить это слово с той же деликатностью, с какой его проговаривали вслух взрослые. Их четверка располагалась у окна, зачастую совсем не обращая внимания на слова наставника, но их никогда за это не наказывали.

Мальчик сидел с ними, последний в этой четверке, и пялился в окно вместе с остальными. По ночным улицам проезжали машины. Их фары светили приглушенно, чтобы не ранить привыкшие к мраку глаза. Верхушки башен скрывали облачное небо, и каждый шпиль был украшен ярко освещенным знаком — торговой маркой, рекламирующей то, в чем, по мнению взрослых, они остро нуждались.

Мальчишка снова обернулся к учительнице. Некоторое время он слушал, как та рассказывает о языке, учит других — «незаторможенных» — детей новым словам. Мальчик ничего не понял. Почему слова были для них новыми? Он десятки раз встречал их в книгах своей матери.

Наставница заколебалась, поймав его взгляд. Обычно она не замечала его, забывала о его присутствии с давно отработанной легкостью. Но сейчас мальчик не отвернулся. Он с любопытством ждал, попытается ли она научить его новому слову.

Как оказалось, она попыталась. Женщина указала на слово, написанное поперек помаргивающего пикт-экрана, и спросила, понимает ли мальчик его значение.

Он не ответил. Он очень редко отвечал учительнице. Должно быть, именно поэтому взрослые и называли его «заторможенным».

Прозвенел звонок, знаменуя конец уроков, и все ребята повскакивали с мест. Большинство распихивали по сумкам письменные планшеты. «Заторможенные» прятали по карманам клочки бумаги с корявыми детскими рисунками. Мальчику нечего было прятать, потому что почти весь вечер он смотрел в окно.

Дорога домой заняла больше часа и стала еще длиннее из-за дождя. Мальчик шел мимо застрявших в пробках машин, прислушиваясь к перебранке водителей. Неподалеку, в одном или двух кварталах от его обычного пути, раздался треск, как будто кукурузные зерна лопались на огне. Две банды выясняли отношения. Мальчик задумался, какие именно и сколько человек убито?

Он не удивился, когда друг догнал его, хотя и надеялся, что этой ночью сможет побыть один. Он улыбнулся, стараясь не выдать раздражения. Друг улыбнулся в ответ.

Его друг по-настоящему не был другом. Они назывались «друзьями» только потому, что их матери действительно дружили и их семьи занимали соседние квартиры в жилом блоке.

— Учительница задала тебе вопрос, — сказал его друг, как будто мальчик и сам не заметил.

— Я знаю.

— Тогда почему ты не ответил? Не знал, что сказать?

В этом и была вся беда. Мальчик никогда не знал, что сказать, даже если знал правильный ответ.

— Я не понимаю, зачем мы ходим на уроки, — в конце концов ответил он.

Город вокруг них дышал и жил своей обычной жизнью. На соседней дороге завизжали покрышки. Кричащие голоса обвиняли, умоляли и требовали что-то от обладателей других кричащих голосов. Из соседних зданий неслась оглушительная музыка.

— Чтобы учиться, — ответил его друг.

Мать сказала мальчику, что, когда его друг вырастет, «он разобьет немало сердец». Мальчику так не казалось. По его мнению, друг всегда был либо растерян, либо зол, либо зол, потому что растерян.

Мальчик пожал плечами.

— Наша учительница никогда не говорит того, чего я не знал раньше. Но зачем нам нужно учиться? Вот чего я не понимаю.

— Потому что… так надо.

Сейчас друг выглядел растерянным, и это заставило мальчика улыбнуться.

— Когда ты наконец-то открываешь рот, то задаешь совершенно тупые вопросы.

Мальчик промолчал. Его друг никогда не понимал таких вещей.

Примерно на полпути к дому, в глубине того переплетения грязных улочек и переулков, которое взрослые называли «Лабиринтом», мальчик замедлил шаги. Остановившись, он уставился в боковую аллею. Не пытался спрятаться или выступить на свет, просто смотрел.

— Что там? — спросил его друг.

Отвечать мальчику не понадобилось.

— Ох, — сказал друг через секунду, — пошли быстрее, пока они нас не заметили.

Мальчик остался на месте. Вдоль узкой аллеи валялись горы мусора. А среди мусора лежала обнимающаяся парочка. По крайней мере, мужчина обнимал женщину. Ее одежда была порвана и покрыта грязью. Женщина неподвижно лежала на сырой от дождя земле. Голова ее оказалась повернута к мальчику. Когда мужчина взгромоздился на женщину, ее черные глаза продолжали не мигая смотреть на двух детей.

— Идем, — прошептал друг и потянул мальчика прочь за руку.

Тот некоторое время молчал, зато его друг трещал без умолку:

— Нам повезло, что нас не пристрелили. Чего ты на них уставился? Твоя мама что, ничего не говорила тебе о приличиях? Нельзя просто так пялиться.

— Она плакала, — ответил мальчик.

— Ничего не плакала. Ты просто так говоришь.

Мальчик взглянул на своего друга.

— Она плакала, Ксарл.

После этих слов его друг заткнулся. Остаток дороги они прошагали в молчании и, когда дошли до жилого шпиля, расстались, не попрощавшись.

Мать мальчика вернулась домой рано. Он почувствовал запах готовящейся лапши и услышал, как мать напевает во второй комнатке — в маленькой кухне с раздвижной пластиковой дверью.

Когда она вошла в жилую комнату, то опустила рукава, скрыв запястья. Это спрятало татуировки, покрывавшие ее предплечья. Мальчик никогда не спрашивал, почему она их прячет. Чернильные символы, въевшиеся в кожу, показывали, кому она принадлежит. Мальчик знал это, хотя порой задумывался, не означают ли татуировки чего-то большего.