Леди, которая любила лошадей - Екатерина Лесина Страница 25

Сухое жесткое лицо, которое даже теперь казалось Василисе злым. Равнодушный взгляд. И сами глаза, запавшие, будто потерявшиеся в резьбе морщин.

Права Марья, бабушка не должна была быть столь старой.

И не потому ли пряталась от света, что боялась? Что света, что своей этой ранней старости? Мысль была столь удивительна, что Василиса как-то быстро и охотно согласилась с нею.

— Она желала наследника, а появилась Марья. Случается. Но главное, что семейный венец вспыхнул всеми камнями… так матушка мне сказала. А значит, что силу родовую Марья получила в полной мере.

— Огонь?

— Он самый. Такое… редко бывает, я теперь знаю. Считается ведь, что женское тело чересчур слабо, чтобы удержать пламя. Но Марья справилась.

Правда, о цене, которую она заплатила, лучше не спрашивать. Да и спроси — не расскажет. Кое-что Василиса и сама понимала, теперь, уже ставши взрослой, а тогда ее пугала Марьина холодность, равно как и ее совершенство.

— Потом, годом позже, хотя целители уговаривали матушку погодить, однако то ли она и вправду отца так любила, то ли желала исполнить свой долг, но она родила Настасью. И роды дались тяжело. Матушка несколько дней провела между жизнью и смертью.

И, пожалуй, бабушка не отказалась бы, если бы судьба сделала иной выбор. Ведь целители строго-настрого запретили княжне Радковской-Кевич беременеть в ближайшие несколько лет. И запрет был столь категоричен, что даже бабушка отступилась.

— Настасья… она тоже особенная, только иначе. И дар семейный получила, хотя не такой, как у Марьи, но все же… а еще она очень умная. Учили их вдвоем, но Марья всегда-то за практику радела, а вот Настасья… когда стало понятно, что она превзошла своего наставника, и тот попросту признал, что не способен более дать ничего-то нового, разразился скандал.

— Отчего?

— Не знаю. Это все… как будто не со мной, что ли? Я что-то помню, но больше слышала. Я ведь совсем маленькая была… и детскую покидала редко. Потом и вовсе сюда отослали здоровье поправлять. Но и к лучшему, здесь мне нравилось куда больше, — Василиса улыбнулась. — Так вот, бабушка была старых порядков и она полагала, что излишне ученую девицу сложно будет выдать замуж. Она запретила Настасье поступать в университет. Но та нашла способ. Сперва списалась с кем-то… и не без Марьиной помощи. Марья вроде бы как отправляла письма подругам в Петербург, а там уж передавали тому человеку, который учил Настасью. А как бабушки не стало…

Василиса обняла себя.

Нет, она не ощутила горя, которое должна была бы ощутить, ведь все-таки родная кровь. И за собственное безразличие стало самую малость стыдно. Но стыд давно уж отгорел.

— Дело не в том… просто Настасья была чудесным ребенком. Ее все любили. Яркая и ласковая. Светлая. Настоящее солнце… а потом появилась я.

— Снова не наследник? — Демьян посмотрел так, будто показывая, что все-то понимает.

И разочарование отца, который надеялся-таки исполнить долг.

И страх матушки, ибо третьи роды окончательно подорвали ее здоровье. И гнев старой княгини, о котором Василиса лишь догадывается, но, зная бабушку, можно быть уверенным: она сочла подобный казус личным оскорблением.

…существуй возможность развода, она бы его добилась, невзирая на скандал.

— Не наследник, — сказала она, и когда Демьян коснулся руки, благодарно сжала его пальцы. — Более того… я была не похожа на остальных. Вы же видите.

Видит.

И все-то видели.

И даже потом, позже, когда Василиса стала старше, она слышала, как шепчется прислуга, особенно если новая. И удивляется этакой странности, и за удивлением этим самой-то Василисе слышится эхо сомнений в ее, Василисы, законности появления на свет.

— Я была темной и некрасивой. И часто болела. То есть, не сказать, чтобы серьезно. Пожалуй, если бы я болела серьезно, то, возможно, все было бы иначе…

…и тогда рядом с Василисой была бы матушка или отец, а не бесконечная череда нянек, лиц которых память не сохранила.

— Но бесконечные простуды и сопли… сколько себя помню, я мучилась этими вот соплями, с которыми ни один целитель не способен был сладить. Думаю, из-за них мне и позволили уехать в Крым. А главное, кому может нравиться сопливый ребенок? Я поздно заговорила. И долго не могла научиться читать. И все-то учителя сравнивали меня с сестрами…

…и приходили к выводу, что Василиса, конечно, хорошая и добрая девочка, вот только на редкость неудачненькая.

Случается.

— Мне было двенадцать, когда появился Александр. Все говорили, что это чудо господне, не иначе, что матушка вымолила его, а если бы нет… помню, тогда мы жили отдельно. Отец вовремя понял, что матушка не сможет поладить с княгиней… вообще с нею только Марья и могла хоть как-то. Не знаю, о чем он говорил, но… бабушка уехала в Петербург. В Ахтиаре у нее тоже имелся особняк, и когда появлялась, к счастью редко, мы обязаны были нанести визит. Хотя не понимаю, зачем? Матушка ненавидела эти дни. И я тоже. Я… ее боялась. А она меня не замечала. Совершенно.

— Родня отца отказалась от него, когда он женился на моей матери, — сказал Демьян. — И не только на словах. Его лишили родового имени и права наследования. Матушка была из простых, мещанка, дочь провинциального батюшки.

— А отец?

— Даже и не знаю. Он… не любил вспоминать, говорил, что однажды уже сделал выбор и ничуть о нем не сожалеет.

— А вы… не пытались узнать?

— Нет. Одно время была мысль, но потом я подумал, а что изменится, если я узнаю? Те, другие люди, определенно не желали иметь ничего общего с нами. А стало быть, имею ли я право тревожить их покой? Скорее всего, они бы решили, что мне что-то нужно и отнюдь не просто знакомство, да и… отец был гордым человеком.

И не только он.

Но этого Василиса не сказала.

— Мой брат оказался именно таким наследником, которого бабушка ждала. И… она его забрала. Покинула Петербург. Поселилась в Ахтиаре.

— Как?

— Обыкновенно. Матушка после родов была слаба. Она очень долго и тяжело болела. Помню, она-то и нас принимала, лежа в постели. И редко. Ее нельзя было утомлять. И огорчать. И нас тогда вновь сослали к тетушке. Я была счастлива. Я бы вовсе отсюда не уезжала. Настасье было все одно, она училась и переписывалась. А Марья… она-то всю жизнь прожила с пониманием, что станет наследницей, что ей-то выпадет честь продолжить род, позаботиться о нем. Ее учили… многому. А потом появился Александр, и стало понятно, что все это больше не имеет значения.

Об этом сложно рассказывать, да и, верно, нужды-то нет, разве могут быть интересны постороннему человеку беды чужой семьи.

Да и как беды?

Семья все еще здравствовала…

— Нас и прежде отправляли на лето сюда. Меня не только на лето, с ранней весны, пожалуй, и до осени. А осенью вдруг словно спохватывались, вспоминали, и папенька отправлял за мной лакея. А теперь вдруг выяснилось, что я вовсе останусь тут жить. Морской воздух полезен, а болела я все так же часто. Признаюсь, я лишь порадовалась.