Горные дороги бога - Вероника Иванова Страница 25

Она заставляла его желать, то исподволь, то напрямую, впрочем, никогда не переходя грань между наставническим поощрением и открытым принуждением. Она умела вдохновлять, хотя никогда этому не училась. И ничего удивительного не было в том, что мальчик, который вот-вот должен был стать мужчиной, видел в своей спасительнице много больше, чем показывали ему глаза.

А между тем то же время, что превращало ребенка во взрослого человека, не щадило и плоть женщины, пришедшей к отрогам Микана уже далеко не юной девочкой. Эсса Лири знала о приближении смерти, но не боялась, как многие ее сверстницы, а, напротив, ждала с нетерпением. И сегодняшний рассвет встретила лицом к лицу, пусть ноги уже еле держали немощное тело.

Сегодня.

Пора.

Медлить дальше – преступление против бога.

– Как вы, матушка?

Он подошел и осторожно обнял ее за плечи, касаясь так невесомо, как только мог.

– Все хорошо. Все будет хорошо.

– Вы кашляли ночью.

Скорее, боролась с собственным телом, отказывающимся дышать. Время, отмеренное ей, истекло, и Янна не жалела ни об одной прошедшей минуте.

– Он звал меня к себе.

Его пальцы, лежащие у нее на плечах, болезненно вздрогнули, и эсса Лири, собрав остатки сил и торжественно выпрямившись, повернулась к своему воспитаннику:

– Этого не нужно бояться. На все воля божья.

– Я не хочу отпускать вас! – выпалил он, встряхнув черными как смоль кудрями.

Янна с трудом поборола в себе желание сказать: «Ты и не отпустишь». Улыбнулась. Провела морщинистой ладонью по густым волосам юноши.

– На все воля божья.

Он послушно опустил голову.

– Обними меня. Крепко.

Кости едва не хрустнули под сильными руками, сжавшими старческое тело, но эсса Лири даже порадовалась боли, ненадолго вернувшей прежнюю остроту ощущений.

– Вспомни, о чем я тебе рассказывала все эти годы. Вспомни о Всеедином. Представь себе все его могущество и милосердие…

Она говорила и говорила, произнося лучшую проповедь в своей жизни, вот только голос, натруженный прошедшими годами, звучал все тише и тише, пока не превратился в шепот. И все же его силы хватило, чтобы вложить в уши, а через них и в сердце юноши желание. Главное и единственное.

– Я могу остаться с тобой… Могу… Но только…

– Что я должен сделать?

– Ты должен стать… ты должен захотеть стать… богом…

Он вздрогнул, еще крепче сжимая объятия. Кому-то другому подобное предложение показалось бы кощунственным или по крайней мере опасным, но юноша, изо дня в день слушавший проникновенные рассказы и размышления своей наставницы, давным-давно научился верить. И ей, и в нее. В ее слова.

У него не возникло вопросов. Впрочем, он вообще очень редко спрашивал о чем-то, ведь женщина, спасшая ему жизнь, всегда рассеивала все сомнения прежде, чем они успевали появиться в черноволосой голове.

– Вспомни все и представь… Представь, что ты можешь стать таким же… Представь и пожелай…

Янна молилась лишь об одном: успеть до того мгновения, как Всеединый позовет ее обратно, в некогда покинутый мир.

И она успела.

Последний вдох встал в горле комом, сообщая, что срок подошел, но за мгновение до этого во тьме, накрывшей сознание эссы Лири, сверкнула звезда желания. Сначала призрачно, еле заметно, дрожа и колеблясь, как свечной огонек, а потом разгораясь все жарче.

Он желал со всей возможной силой, со всем рвением, внушенным ему наставницей. Он не мог не исполнить ее последней воли. И когда хрупкое тело безжизненно обмякло в его объятиях, только зажмурился сильнее, добровольно повергая себя в ту же тьму, где витала сейчас душа умершей. А если бы оставил глаза открытыми…

Она засияла серебряно-синим светом, его благоговейно чтимая наставница. Вспыхнула, словно сама вознамерилась вдруг стать небесной звездой, но в последний миг то ли передумала, то ли устыдилась своего желания, и костер, охвативший умирающую плоть, сжался в комок. Заметался из стороны в сторону, как игральный мячик на ниточке, замерцал, рассыпался светящейся пылью, полупрозрачным облаком застлавшей воздух. Ее невозможно было не вдохнуть, а юноша, отдающий последнюю дань самому дорогому для него человеку, собирался жить дальше. Жить так, как ему наказали.

Он не видел того, что происходит вокруг, и потому, сделав очередной вдох, не успел удивиться, когда мир вошел в его тело и сознание.

Весь.

Полностью.

Все просторы, видимые глазу и являющиеся воображению только в сумасшедших снах на излете ночи. Все живые души, объятые страстями и невинные, как новорожденные дети. Все души мертвые, отлетевшие прочь от своих пристанищ, но оставившие свой незримый след. Мир в его великолепии и безграничной…

Нет, это была не жестокость, всего лишь равнодушие, точно такое же, как и там, дома. Все то же бесстрастное созерцание и непреклонное принуждение к чему-то, ведомому лишь избранным. Вернее, избранному.

Ему.

Всеединому.

Янна чувствовала, как тело, принявшее ее, становится все больше и больше, пытаясь вместить все, что подвластно богу, все, что составляет божественное существо. Чувствовала восторг стремительного полета сквозь пространство, огромное и скомканное до кулака неистово бьющегося сердца, но столь же необъятное, как и небесные просторы.

Мир мчался на нее, разгоняясь все быстрее. Он походил на волну, которую эсса Лири однажды видела в море, высокую, как гора, и твердую, как камень. Когда та вода выплеснулась на берег, от встречи двух твердей не осталось ничего. Так должно было случиться и на сей раз, но в отчаянной боли приближающегося удара Янна видела то самое единение. Тот самый лик бога.

И только когда они сшиблись, женщина, к тому моменту уже утратившая свою изначальную суть, поняла последним всплеском сознания, что не нужно было пытаться вместить мир в себя. Нужно было позволить ему насыщаться…

Ни единого звука не прозвучало, ни дуновения ветерка не пронеслось по отрогам Микана, и человек, ступивший на порог башни, не почувствовал неладного, пока не добрался до комнаты на самом ее верху. Крохотной, сумрачной, пустой. Впрочем, кое-что там все-таки нашлось.

Она лежала почти посередине, хрупкая, изглоданная прожитыми годами старушка, но разглядеть выражение ее лица было совершенно невозможно из-за слоя праха, смешанного с перемолотой в вязкую пыль плотью. Этот бурый ковер покрывал все: мертвое тело, пол, стены, даже потолок. И не оставлял нежданному гостю ни малейшей надежды.

* * *

В селение он возвращался долго, останавливаясь на каждом повороте извилистой горной дороги и оглядываясь назад, словно до последнего момента надеялся услышать, увидеть или хотя бы ощутить присутствие той, по следу которой шел уже многие годы. Шел, чтобы, достигнув цели, потерять ее навсегда.