Странствия шута. Книга 2. Сага о Фитце и Шуте - Робин Хобб Страница 24

– Это всего лишь я. Как ты себя чувствуешь?

Он хотел ответить, но сильно закашлялся. Отдышавшись, Шут хрипло проговорил:

– Лучше. Кажется. Где-то болит меньше, где-то по-прежнему сильно, так что я даже не уверен, правда ли мне полегчало, или я просто привык к боли и меньше ее чувствую.

– Есть хочешь?

– Немного. Фитц, я не помню, чем закончился вчерашний вечер. Мы сидели за столом и говорили, а потом я вдруг проснулся в кровати. – Он осторожно протянул руку и нащупал полотно на пояснице. – Что это?

– У тебя на спине лопнул нарыв. Ты потерял сознание, и, пока ты ничего не чувствовал, я промыл и перевязал рану. А заодно и еще несколько таких же.

– Они болят уже меньше. И их не так распирает изнутри, – признал он. Мне было больно смотреть, как он осторожно сползает на край кровати и встает, стараясь делать как можно меньше движений. – Ты не мог бы накрыть на стол? – тихо попросил Шут, и я понял, что он просит меня отвернуться, пока он приведет себя в порядок.

Под дребезжащей крышкой котелка оказался слой белых клецок на густом рагу из оленины и корнеплодов. Я узнал любимое блюдо Кетриккен. Неужели она лично выбирает, чем кормить Шута? Это было бы очень на нее похоже.

К тому времени, когда я накрыл на стол, Шут уже ковылял к своему креслу. Он двигался увереннее, чем накануне. Пусть он все еще ступал маленькими шаркающими шагами, опасаясь споткнуться, и ощупывал воздух перед собой дрожащей рукой, но моя помощь ему уже не требовалась. Он нашел кресло и опустился в него, стараясь не прислоняться к спинке. Пока его рука порхала над столом в поисках приборов, я тихо сказал:

– Когда поешь, хорошо бы обработать твои раны.

– Вряд ли тебе от этого будет так уж хорошо, да и мне оно вряд ли доставит удовольствие, но я уже не могу позволить себе отвергать такие предложения.

Его слова упали, словно камни в озеро молчания.

– Это верно, – сказал я. – Твоя жизнь по-прежнему висит на волоске, Шут.

Он улыбнулся. Улыбка больше не красила его – шрамы на лице сложились в гримасу.

– Если бы на кону стояла только моя жизнь, старый друг, я бы уже давно лег на обочине и помер.

Я ждал. Шут начал есть.

– Месть? – тихо спросил я. – Месть – не то, от чего стоит отталкиваться. Месть не отменит того, что с тобой сделали. Не восстановит разрушенного. – Я вернулся мысленно к тому, что было со мной много лет назад. Мне не очень хотелось делиться этим даже с Шутом, поэтому я говорил медленно, преодолевая сопротивление в себе. – Однажды я пил всю ночь, ворчал и кричал на тех, кто не мог меня слышать. – Я сглотнул тугой ком в горле. – А потом понял, что нельзя вернуться во времени назад и исправить то, что сделали с моей жизнью. Невозможно исцелить разбитое сердце. И простить тех, кто его разбил.

– Это совсем другое дело, Фитц. Молли и Баррич не хотели тебе зла. Они думали, что ты умер. А им надо было жить дальше.

Он откусил кусок клецки и тщательно прожевал. Отпил немного золотистого вина, прокашлялся.

– Как только корабль отошел достаточно далеко от берега, матросы сделали именно то, чего я опасался. Они забрали все, что показалось им ценным из нашего имущества. Прилкоп потерял все маленькие кубики из камня памяти, который так старательно отбирал. Матросы понятия не имели, зачем они нужны. Большинство из них не могло слышать песни и истории, запечатленные в кубиках, а те, кто мог, боялись этих голосов. Капитан приказал выбросить все за борт. А потом нас заставили трудиться, как рабов. Они и собирались продать нас в рабство, как только доберутся до ближайшего рынка.

Я слушал молча, не шевелясь. Обычно Шут был неразговорчив, но сегодня слова так и лились с его губ. Может быть, он мысленно составлял этот рассказ, когда был один. А может, из-за слепоты чувствовал себя более одиноким и ему хотелось поделиться своими переживаниями?

– Я был в отчаянии. Прилкоп, насколько я мог видеть, крепнул день ото дня, тяжелый труд шел ему на пользу. Но я лишь недавно умер и воскрес. И теперь стремительно терял силы. Ночью, ежась от холода на палубе, открытой ветрам и дождю, я смотрел на звезды и утешался тем, что мы плывем в нужном направлении. «Мы не похожи на Белых Пророков, – говорил я себе, – но стоит нам сойти на берег, люди увидят, кто мы такие на самом деле. Надо только потерпеть».

Он отпил еще вина. Я замер, ожидая продолжения. Шут немного поел, потом наконец заговорил снова:

– И вот мы приплыли. Прилкоп оказался почти прав. Едва мы прибыли в порт, его купили с торгов, а я… – Он умолк. – Ох, Фитц, этот рассказ так выматывает меня. Я не хочу вспоминать. Плохое время. Но Прилкопу удалось найти кого-то, кто ему поверил, и не так уж много дней спустя он вернулся за мной. Они выкупили меня по дешевке, и его покровитель помог нам с Прилкопом добраться туда, куда мы так стремились. В Клеррес и нашу школу.

Он пригубил вино. Я гадал, о чем он умолчал. Что могло произойти с ним такого ужасного, если Шут даже не хотел это лишний раз вспоминать?

Он будто прочел мои мысли:

– Лучше я закончу историю побыстрее. Нет сил вдаваться в подробности. Мы прибыли в Клеррес и, когда наступил отлив, переправились на Белый остров. Наш покровитель помог нам добраться до самых ворот школы. Слуги, которые открыли нам, остолбенели: они сразу поняли, кто перед ними. Нашего покровителя поблагодарили и вознаградили, а нас поспешно провели внутрь. Дежурным Слугой был сопоставитель Пьерек. Слуги проводили нас в Зал Записей и долго рылись в свитках и летописях, пока не нашли упоминания о Прилкопе. – Шут медленно покачал головой, словно заново переживая удивление. – Они пытались выяснить, сколько ему лет, но не смогли. Он был стар, Фитц, очень-очень стар – Белый Пророк, переживший свое время, время, когда он мог что-то изменить. Они были поражены. Но еще больше Слуги поразились, когда узнали, кто такой я.

Он слепо гонял еду по тарелке. Нашел и съел кусок клецки, затем ломоть оленины. Я думал, он нарочно растягивает паузу, чтобы усилить впечатление. Мне было не жаль подыграть ему.

– Я был Белым Пророком, которого они отвергли. Мальчиком, которому сказали, что он ошибся, что у нашего времени уже есть Белая Пророчица, отправившаяся на север, чтобы вызвать нужные перемены. – Шут вдруг шумно уронил ложку в тарелку. – Фитц, когда-то ты называл меня дураком, но я оказался еще хуже. Я был идиотом, бессмысленным, безмозглым… – Он сцепил пальцы и грохнул руками о стол, не в силах совладать со своим гневом. – Как мне могло прийти в голову, что они встретят меня иначе, чем с ужасом? После всех лет, что они держали меня в школе, запирали на замок, опаивали снадобьями, чтобы я преподносил им более ясные вещие сны… После того, как они долгие часы накалывали мне ее зловещие татуировки, чтобы я перестал быть Белым! После того, как они столько раз показывали мне десятки, сотни предсказаний, пытаясь убедить, что я не тот, кем твердо себя считал! Как после всего этого я мог вернуться туда в уверенности, что они охотно признают свою неправоту? С чего я взял, что обрадуются мне, увидев, как чудовищно ошибались?