Нездешние - Роберт Джексон Беннетт Страница 24

– Ясно, пришел. – Он протягивает ей бутылку клубничного шампанского, но девушка качает головой.

– Нет.

– Точно?

– Точно.

Грэйси легкая, худенькая, руки как спички, спина сутуловатая, но сразу видно, что со временем девушка станет красавицей. В ее глубоких темных глазах тихая грусть, словно ее мучает фантомная боль, с которой ничего не поделаешь. Грэйси стоит на сухой хвое, ссутулив плечи и отвернувшись всем телом. Она скрестила руки на груди, и сердце у Джозефа начинает частить при виде ее пальцев, обхвативших бицепс; все в Грэйси тонко и деликатно, и почему-то при виде ее рук и шеи внутри у него разворачивает крылышки что-то хрупкое и дрожащее, взлетает бабочкой.

– Нормально проскочила? – спрашивает он, делая шаг к ней.

– Проскочила?

– Ага? Не заметили?

Она с любопытством смотрит на него.

– Джозеф, мои родители знают, что я вышла. Ты что, забыл, что нынче за ночь?

При этих словах у него холодеет кровь. Джозеф обводит взглядом деревья, скалы и необычно окрашенную луну и понимает, что сделал ужасную ошибку.

– Не может быть, – бормочет он. – Опять? Не так же скоро?

– Месяц прошел, – говорит она.

– Незаметно.

– Да, – признает она, – незаметно.

Она протягивает к нему руку, и Джозеф, стыдясь самого себя, медлит. Он скрывает робость, перекладывая бутылки, а когда все же берет ее руку, та холодна как лед.

– Прости, – говорит он. – Если хочешь, я уйду.

– Не уходи, – просит она. – Со мной тебе нельзя. Разве что до края леса. Но мне не хочется, чтобы ты уходил.

Они идут по лесу рука об руку под грейпфрутовой луной. Впереди и выше деревья расступаются, начинается скалистая стена горы. В лунном свете утесы выглядят белыми или серыми, целые мили прекрасной пустыни. Под солнцем они станут розовыми и багровыми как кровь, но сейчас, под ясным небом, похожи на костяные.

– Плохо, что я здесь? – спрашивает он.

– Это… может быть, – отзывается она. – Не знаю. Сейчас все иначе. Все взбудоражены.

– Чем? Ты потому и ушла из ресторана раньше времени?

Грэйси сейчас – ученица в «Хлое», где в обычное время не спустили бы прогула. У нее должно быть какое-то серьезное оправдание.

– Да. Отчасти. – Девушка замолкает, кусает губы.

– Это из-за того… чего оно хочет?

– Он, Джозеф. Мы об этом уже говорили.

– Или из-за того, что он говорит, будто хочет, – угрюмо поправляется Джозеф. Он уже жалеет, что пришел. В другие ночи Грэйси свободна, свежа и прекрасна; он вспоминает, как обнимал ее, как черные волосы блестели на ковре из хвои, как она смеялась, дыша ему под подбородок. Но в эту ночь она – робкое пугливое существо, и все, что с ней было, ее огорчает.

– Из-за мистера Веринджера, – говорит она.

– Ага, я так и понял. Все всполошились, – кивает Джозеф. – Вот уж не подумал бы, что такое могло случиться. Ты была на похоронах?

Грэйси кивает.

– Не только в этом дело. Они, Джозеф, не думают, что он просто умер… они думают, его убили.

Джозеф потрясен. Он чуть не прирос к месту. Мысль о том, что мистера Веринджера могли убить, еще невероятнее, чем о его смерти.

– Кто тебе сказал?

Она кивает на белый с серым каньон:

– Мистер Первый, конечно.

Он мрачнеет.

– По-моему, ты только раз в месяц видишь мистера Первого?

– Сама к нему хожу – да, но иногда он ко мне приходит.

– И он побывал у тебя вчера ночью?

Грэйси неохотно кивает.

– В твоей спальне? – спрашивает Джозеф.

Она молчит.

– Он побывал у тебя в спальне, Грэйси?

– Да, – довольно резко отвечает она. – Тебе это действительно интересно?

– Нет, – говорит он.

– Интересно. Мы только об этом и говорим. Мне эти разговоры надоели до тошноты. Нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом?

– Просто… мне не нравится, что ты от меня таишься.

– Но ты же знал, что буду. С самого начала я тебе сказала, что так будет.

Джозеф не находит ответа. Правда, она его предупреждала. Он тогда отшутился, счел, что это невеликая цена за то, что ему светило. Но с каждой встречей это давило все тяжелее, и каждый разговор ходил кругами, не касаясь главного.

Может, беда в том, что он стал старше и уже понимает, что так же ведет себя весь город – осторожно обходит множество пугающих, необсуждаемых истин, – и это его печалит и смущает, хотя Джозеф не умеет того высказать.

– Я расскажу, – говорит Грэйси. – Это можно. Я лежала в постели. Уже засыпала. Но услышала его. Он, когда подходит, звучит как флейта. Дверь с моего балкона открылась, он вошел, сел в углу и заговорил со мной. Мы просто поговорили, Джозеф. Он очень встревожен.

Джозеф, конечно, уже понял, что Грэйси была права; не надо бы ему этого знать. Ему хочется выдернуть у нее руку, может, даже оттолкнуть девушку. Но в то же время хочется притянуть ее к себе и обнять. Зря он заставил ее рассказывать. Зря заставил поделиться. Джозеф делает еще глоток из бутылки.

– Весь город взволнован, – продолжает Грэйси. – Ты что, сам не чувствуешь? Даже ты мог бы заметить. Все застыло, похолодело… никто не понимает, что происходит, хоть и не признаются. Никто никому ничего не говорит.

– Но тебе мистер Первый сказал.

– Да.

– И это всегда так с его визитами? Он с тобой только говорит?

– Бывает, что лишь смотрит. Но чаще всего, да, мы разговариваем.

– О чем?

Она долго молчит.

– Этого я тебе не выдам, Джозеф. Я тебе многое отдала, но этого не отдам.

– Почему?

– Потому что это не мое.

– А что твое? – спрашивает он, удерживая ее на месте.

– Господи, – вздыхает она, – зачем только я встретилась с тобой здесь. Ты все злее и злее. – Выдернув руку, она, не дожидаясь Джозефа, направляется к краю леса.

Джозеф смотрит ей вслед, потом догоняет бегом.

– Ты все бледнее. С каждым месяцем. Это он с тобой делает, да?

Она останавливается спиной к нему. Он видит, что ранил ее этими словами, и рад бы взять их назад. Но в то же время чувствует, что вправе сердиться. Она заслужила боль, так же, как он.

– Есть вещи, которых нам просто не надо знать, Джозеф, – говорит она дрожащим голосом. – Ни мне, ни тебе, никому. Просто смирись с этим, хорошо?

Джозеф тяжело сглатывает. Быть может, от шампанского, ему становится вдруг очень не по себе, во рту и в горле стоит едкая сладость. Мир расплывается, и он понимает, что это от слез.