Память всех слов. Сказания Меекханского пограничья - Роберт М. Вегнер Страница 24

Брат Домах имел семь футов и четыре дюйма роста, а из рясы его можно было бы поставить шатер для полудюжины людей. Темное лицо с орлиным носом и дикими глазами украшали два ритуальных шрама, создавая на правой щеке нечто вроде примитивной пиктограммы. Черную бороду, доходившую до середины груди, он заплетал в грубую косу, зато голову брил налысо. При этом в плечах был широк, словно… эх… Милостивая Госпожа некоторым не жалеет ничего.

– Ты закончил с ними, брат? – снова этот голос, спокойный и вежливый.

Альтсин почувствовал, как стекает с него раздражение, а лед в венах тает.

– Да, брат Домах. Я закончил.

– У нас есть работа.

– Знаю. Пойдем.

Темнокожий гигант отступил в темноту и через миг вынырнул из нее с котлом, полным юшки. Десятигаллоновую емкость, обернутую в толстый плед, он держал одной рукой так, словно была это крохотная корзинка с печеньем. Вор оглянулся через плечо. Неудавшиеся грабители исчезли, забрав своих приятелей. Только ножи лежали на земле. Он пнул их под стену, где те утонули в слое липкой грязи.

Пора возвращаться к работе.

– Ну и голос у тебя был.

– Что? – Он глянул на Найвира.

– Голос. Словно у офицера, что муштрует свой отряд. «Нет! Не стонать! Раздеваться!» – Молодой монах смотрел на Альтсина с улыбкой. – Ты служил в армии?

Гнев ударил вора, словно раскаленная докрасна цепь. Он прыгнул к Найвиру так быстро, что тот отшатнулся и уселся на мостовую, все еще прижимая к животу трофейную одежду. Конечно, дело вовсе не в том, имел ли Альтсин что-то общее с армией или войной. Скорее, в том, что был он, чтоб его разорвало, – пусть и частично, но был! – квинтэссенцией войны, одной большой, проклятущей и ужасающей резней, в которой не важны никто и ничто и которая шла поколениями, засасывая, пережевывая и стирая в пыль, словно проклятый водоворот, миллионы, а этот недоделанный полуумок, как ни в чем не бывало, спрашивает, имел ли он что-то общее с армией, с любой из армий, а я, головой твоей полком тяжелой пехоты трахнутой матери, сам был гребаной армией! Чувствовал каждого ее солдата, от барабанщиков и трубачей до элиты элит, сраных ветеранов, я истекал с ними кровью, плакал и умирал, поднимал им дух, убирал страх и наполнял сердца раскаленным железом! Мы сражались, чтобы сдержа…

Уклонение!

Нет! Нет, сукин ты сын!

Волна льда наполнила его вены, жар и холод сошлись в схватке. Он остановился на половине движения, медленно вытянул руку и помог монаху подняться.

– Пойдем, – проворчал вор.

Остаток ночной работы прошел почти в полном молчании. Они шагали улицами-каньонами, освещенными лишь сиянием их лампы, а серые стены наклонялись над ними, как укоры совести. Они наведывались в проулки поблизости от таверн, единственных точек в районе, где пульсировала жизнь, а шум и свет, выплескивавшиеся из окон, ломали впечатление, будто монахи странствуют по некоему некрополю; они входили на самый берег залива, к воняющей как-бы-воде, на которой нечистоты из всего города создавали слой в два дюйма толщиной и где море лишь в нескольких десятках ярдов от берега взблескивало небольшими волнами. Всюду они вкладывали в трясущиеся ладони хлеб и сушеную рыбу, наполняли миски нищих теплым супом.

Также монахи оставили страждущим и матросскую одежду и обувь. Альтсин, как всегда, удивлялся, сколько голодных и замерзших бедняков ждало их в порту, но удивляться-то не стоило. Если в Камане кому-то не везло и у него не было денег, чтобы оплатить корабль на континент, город становился ловушкой. Из районов, расположенных выше, бездомных и нищих гнали городские стражники, а потому несчастные скатывались на самый низ, странствуя вместе с нечистотами в сторону порта. Потому что лишь здесь могли найти полусожженный склад, рыбацкую хибару или просто кусок менее грязной брусчатки и существовать там, рассчитывая на…

На чудо.

Было в таком нечто горькое и символичное, гигантское богатство, возвышающееся над бесконечным несчастьем.

Вор погрузился в работу, полностью сосредоточился на ней, не одаривая сотоварищей даже коротким взглядом, а они, ощутив, похоже, его настроение, ни о чем не спрашивали. По мере того как из котелка исчезал суп, а сумки становились все легче, его покидал и гнев. Найвир нарушил неписаное правило, велевшее не расспрашивать и не пытаться гадать вслух, какой каприз Владычицы Судьбы загнал человека в попечительные ладони Великой Матери. У каждого из монахов была своя тайна, большинство их искали в расположенном на краю мира монастыре тишины и покоя, а кое-кто – и искупления вины. Говорить о чужом прошлом было дурным тоном.

Но брат Найвир – это брат Найвир. Можно подозревать его во многом, но только не в злой воле.

Альтсин без предупреждения остановился – так, что идущий за ним ткнулся в его спину, – поднял лампу повыше, словно желая внимательней присмотреться к чему-то, спрятанному в тенях.

– Брат Найвир…

– Да?

Вор услышал, как тот сдерживает дыхание.

– Я не служил ни в какой армии или вольной компании, я не был атаманом разбойников. Но если еще раз спросишь меня о прошлом, я проверю, нельзя ли использовать чью-то дурную башку вместо мяча.

– Эй, я привязан к своей голове.

– Я не говорил, что будет легко. И не говорил, что отделю ту башку от тела. Это испортило бы все развлечение.

Брат Найвир тихонько вздохнул.

– Догадываюсь, брат Альтсин, – согласился он смиренно.

Они пошли дальше; вор чувствовал, как с каждым шагом его покидает ярость. И желание обернуться, вмазать идущему позади брату лампой по голове, а затем найти ближайший корабль и покинуть Каману. Поплыть на континент. В Понкее-Лаа. Это был чуть другой приступ. Непредвиденный и резкий, он впервые за несколько месяцев начал думать о себе в первом лице, словно воспоминания Реагвира оказались его собственными воспоминаниями. Это плохо… очень плохо.

Нужно как можно быстрее отыскать сеехийскую ведьму.

Завтра он встретится с людьми Райи, и хорошо бы им иметь для него новости. Лучше что-то вроде: да, мы ее нашли, она в городе, продает магические порошки, которые позволяют быстро и безболезненно избавляться от старых богов в головах.

По сходной цене.

Он легонько улыбнулся. Так-то лучше. Пока он может шутить – все в порядке.

Еще несколько улочек – и они возвратятся в монастырь.

* * *

Наткнулись на них в конце своих трудов, когда котелок супа был почти опустошен, а сумки с едой опорожнены. Миновала полночь, а насколько они устали, свидетельствовало то, что Альтсин давно не ощущал никаких запахов и не обращал внимания, по чему бредет, а брат Найвир уже какое-то время не отзывался. Что бы там ни говорили о ночных странствиях, были они утомительны.

Они лежали посредине улочки, два абриса, напоминавшие в свете лампы две кучи тряпья и кусков дерева, выброшенных на берег по капризу моря. Большой и маленький. А скорее – маленький и еще меньший. Альтсин остановился и в течение нескольких ударов сердца смотрел, пытаясь понять, что он, собственно, видит. Только через какое-то время разглядел худые руки и ноги. Блестящую кожу, заслоняющий лицо колтун темных волос, серые лохмотья, будто их сшили из кусков прожеванных шкур. Женщина? Девушка? Пожалуй.