Дороги богов - Галина Львовна Романова Страница 24

Ведомир — это само собой разумелось — со временем должен был стать преемником старого Огнеслава. Он оглянулся, и Зарница не удивилась, когда он кивнул ей.

Ее обучение началось исподволь и шло незаметно. Постепенно девушка поняла, что тот первый раз, когда ей повелели освятить место гадания, был испытанием — сможет ли она воспринять не столько разумом, сколько душой и телом науку жречества. С того дня не проходило ни праздника, ни малого обряда, чтобы в нем не участвовала она.

Старый Огнеслав и тянувшийся подражать ему Ведомир не умели или не хотели тратить на девушку лишних слов — просто подзывали и давали наказ. Сколько раз их слова сбивали Зарницу с толку! Не будь рядом всегда готового помочь, показать и рассказать Милонега, она бы не совладала и с половиной возложенных на нее дел. Юноша сам только год назад был посвящен в жрецы и еще свежо помнил собственное учение. А может, дело было в том, что он был молод и не женат.

Оправившись и восстановив силы, Зарница понемногу начала навещать свой новый дом. В Славенске, что долгие годы стоял неприметным и заброшенным князьями — даже ближние соседи, Ладога и Плесков, не посылали своих дружин за данями, — все знали друг друга, и, когда Зарница шла меж низких бревенчатых изоб, так похожих на ее родное селище, вслед ей летели придирчивые бабьи взоры. Ее молчаливость, неровно отрезанная коса и то, что ходила она в мужеской рубахе и портах и носила в ножнах меч, заставляли поселян держаться от нее подальше. Они жили в глуши, с внешним миром общались редко и не сговариваясь почитали Зарницу чужой. От расправы селян ее спасало одно — девушка жила при капище, а Перун не допускал подле себя скверны. Раз принял ее и не карает за ослушание, значит, она может жить здесь. Но все равно — хоть со временем люди привыкли к незваной гостье, стоило ей остановиться и заговорить с кем-нибудь, как матери тут же спешили увести куда подальше детей.

Зарница давно приметила косые взгляды, которыми селяне прожигали ее спину. Недалече от капища Перуна стояло другое — где молились Матери Макоши, прося урожая и исполнения всякой женской работы. Как бывали мужские праздники, так и порой все женщины селения собирались к богине восславить ее и поблагодарить за заботу. При Макоши тоже были свои жрицы, но обе они, как положено женщинам, имели семьи и детей, и только Зарница оставалась неприкаянной, извергнутой из рода и жизни. Она знала, что в Славенске ее недолюбливали, и навещала поселение только ради Милонега — молодой жрец, зная, что в простые дни на капище скучно, повадился почасту зазывать девушку в гости. Семья у него была большая, женских рук явно не хватало — на десятерых стряпала и шила одна Милонегова мать. Когда Зарница первый раз переступила порог ее дома, женщина было насторожилась, но потом пообвыкла и принялась приохочивать девушку к женской работе. То даст за щами следить, то отошлет к скотине, то велит и вовсе на стол накрывать, ровно Зарница уже тут хозяйка. Милонегу, старшему из семи братьев, было то в радость, а девушке раз от разу становилось тревожнее. И без глаз было видно — хотели ее прибрать к рукам в этом доме, ввести под эту крышу мужней женой. Ишь как горели глаза у хозяйки! Только зря разве Зарница в свое время изверглась из рода, сбежала в дружину, назвавшись парнем, отстояла, с бою взяла свое право жить своим умом и по-своему!

Мать Милонега твердо порешила заиметь в своем доме помощницу. Ей словно не было дела до того, что в Славенске на девушку смотрят косо. Лето уже кончилось, убирали последние огороды, вот-вот начнутся посиделки, за которыми неизбежно последуют свадьбы. Следовало спешить.

Как-то раз, поднимаясь на высокий берег Перыни от берега Ильменя, Зарница столкнулась с Голицей, матерью Милонега. Девушка с вечера поставила в затоне у ив верши и ходила проведать их. В плетеном коробе — даре того же Милонега — шевелилась рыба. Девушка уже размечталась, как сварит ухи и закоптит остаток над костром, и, хоть и приметила женщину, не обратила на нее внимания, пока Голица не поравнялась с нею.

— Доброго дня, ласточка! — с поклоном приветствовала женщина девушку.

Зарница до того не привыкла, чтобы на новом месте с нею заговаривал кто-то первым, что остановилась и, опустив тяжелый короб наземь, поклонилась:

— И ты здрава будь, Голица Вышатична!

— Откуда путь держишь? — спросила женщина.

— С Ильменя. За рыбой ходила…

— Богат наш батюшка Ильмень-то-озеро, — словоохотливо подхватила Голица. — Всего-то в нем обильно, всего-то вдоволь!.. Дивные места у нас! Не зря отсюда земля и язык наш пошел!

— Да, — кивнула Зарница коротко.

— Вижу я, по нраву тебе места-то здешние оказались? — продолжала гнуть свое Голица.

Девушка кивнула, обернувшись на озеро. Оно уже утратило свой ясно-голубой летний цвет и начало сереть.

— То-то! — старалась за двоих Голица. — И народ у нас доборый, месту под стать!.. Есть, конечное дело, всякие, но на каждого не угодишь!.. Все же больше хороших людей. Ты с ними добром — и тебе они тем же отплатят! Человек к хорошему привыкает быстро. Ты-то вот, касатушка, привыкаешь?

— Привыкаю, — эхом отозвалась Зарница.

— Не приметно что-то! — качнула головой Голица. — Раз привыкаешь, то и обычаев наших держалась бы!.. В гости-то что не заходишь почасту? Мы тебя ждем все с радостью!

Вот тому уж несколько дней, как забыла Зарница дорогу к избе Милонега — словно отваживало что-то от ласкового парня и его вечно хлопотливой матери, словно знала она про себя что-то особое.

— Не могу я почасту в доме твоем бывать, Голица Вышатична, — вымолвила Зарница.

— Почто?

— Радости нет…

Миролюбие матери как рукой сняло.

— Радости ей нет! — вскрикнула она, всплескивая руками. — Ишь чего!.. Да иная б на твоем месте в ножки мне за приглашение поклонилась бы! Я ж для тебя стараюсь, глупая! Ну, глянь на себя — кто ты есть? Ни рода, ни племени, живешь одна-одинешенька! А бабе одной нельзя — женщина на то и родится, чтоб к мужу прилепиться и род продлить!

— Я при капище живу… — попробовала остановить ее Зарница.

— И что? Добродея вон Матери Макоши требы кладет, а все же есть у нее и муж, и детишек уж двое. А ты? Да молила б богов, что они тебя приняли, не наслали за тебя на нас какой беды! А то ведь кто знает, что ты за человек!..

Голица прищурилась, и Зарницу как прорвало. Одним движением она развернулась к женщине, забыв про короб с рыбой, и та проворно отпрянула, сжимаясь в комок от страха.

— А вот это не твоя забота! — рявкнула Зарница, чувствуя, как поднимается в душе забытый было гнев. — Я живу как хочу и тебя спросить забыла!.. А коль попробуешь и далее мне дорогу заступать, я тебя не помилую!.. Ты не Добродея, тебя боги не слушаются, а я с ними говорить могу! И уйди с моей дороги! Не путайся под ногами!

Она сжала кулаки, и Голица, ойкнув, ринулась бежать.

Гнев отпустил так же быстро, как и накатил. Зарница бегом ворвалась на капище, как попало швырнула короб с рыбой и только тут взвыла, дернув себя за волосы. Что ж она наделала! Права ведь Голица-то Вышатична! И она сама сколько раз уж плакала ночами на холодном ложе своем, мечтая о несбывшемся. В ее роду незамужних считали порчеными, бесплодных вовсе изгоняли, а в прежние времена, сказывают, велели чуть ли не кровью позор перед родом смыть. Будь рядом дружина, побратимы кровные, не болело б так сердце. А здесь она одна, некем укрыться, никто ей не защита.