Исчезнувшая - Сьюзан Хаббард Страница 24

Дом наш был уже закончен, теперь он стал больше и крепче, чем до урагана. Мае добавила еще три комнаты и площадку для моего телескопа. Но у меня не было настроения смотреть на звезды или помогать ей расставлять мебель и предметы искусства, привезенные нами из Саратога-Спрингс.

С уходом строительной бригады потянулись тихие дни. Мае оплакивала пчел, а Дашай страдала по Беннету, обе старались прятать свои чувства. Мы жили в доме разбитых сердец.

Мае пыталась увлечь меня флоридским фольклором. Дашай возобновила предложение научить меня обращению с саса. Мне было неинтересно. И есть устрицы «У Фло» тоже не хотелось. Аппетита не было.

Мама рассказала мне, что многие вампиры подвержены приступам депрессии.

— Некоторые из них имеют под собой основания, — сказала она. — При виде положения дел в мире становится более чем печально.

Папа, думала я, дал мне классическое образование, но ограждал меня от знаний о текущих событиях и преступлениях. Я все больше и больше сводила общение к киванию или мотанию головой, а потом и вовсе стала избегать возможностей для беседы.

По ночам я часами лежала без сна, думая о Мисти и Кэтлин — людях, которые лишь ненадолго вошли в мою жизнь, а теперь на их месте зияла пустота. Я вспоминала, как папа говорил о присутствии и отсутствии, напряжении и расслаблении как основе всего искусства и всей науки. Мне хотелось поразмыслить о проявлениях этой концепции, но в голове стоял туман и мешал думать.

Однажды утром, после почти бессонной ночи я вышла в кухню и обнаружила за столом мае, решающую кроссворд в «Нью-Йорк таймс». Она скачивала их себе каждое утро.

— Футбольный термин для «отбрасывания»? — спросила она.

Я пожала плечами и принялась обводить пальцем спиральный узор на скатерти.

— Ненавижу спортивные вопросы. — Мае отложила ручку. — Как насчет овсянки?

Я скривилась. Мысль о плотной, студенистой пище не возбуждала.

Равно как и миска свежих фруктов с йогуртом, поставленная передо мной.

— Ариэлла, ты начинаешь меня беспокоить.

«Меня тоже», — подумала я.

— Я понимаю, каково тебе, — озабоченно сказала мае. — Тяжело, когда люди говорят о тебе, считают тебя частью того, что случилось с Мисти.

«И Кэтлин», — подумала я.

— Почему ты-то не говоришь? — спросила она.

«Говорение требует слишком много усилий, — подумала я. — Слова потеряли смысл».

— Похоже, это подростковая тоска. — Мае вернулась к кроссворду, стараясь скрыть тревогу.

Отчасти я, надо признать, наслаждалась переживанием подростковой тоски. Я целыми днями валялась дома или уходила в траурный сад Дашай. Он был поврежден ураганом и терпеливо восстановлен ее руками: она заново высадила цветы и травы, все разных оттенков черного, и заменила фонтан-обелиск новым — статуей женщины, плачущей черными слезами. Я сидела на черной чугунной скамье и размышляла о смерти, потому что именно это и полагается делать в саду скорби.

Подобное настроение продержалось почти две недели. Затем однажды во второй половине дня, в конце сентября, когда влажность уменьшилась и с залива налетал сладостный ветерок, я обнаружила на кухонном столе распечатанное письмо от папы к маме. Я увидела собственное имя, написанное его рукой. Мне даже не пришлось прикасаться к нему, чтобы начать читать.

Папа писал: «Прискорбно слышать, что Ариэлла подавлена, но это и не удивительно, учитывая все, что ей пришлось перенести за этот год. Исчезновение местной девочки достойно сожаления, причем не только для ее семьи, но и для нашей».

Мне понравилось это «нашей».

«Поскольку к расследованию подключилось ФБР, я не вернусь, как планировал, — писал он. — Но образование Ари нельзя бесконечно оставлять в подвешенном состоянии. Ее нынешние настроения, несомненно, отражают степень скуки не менее, чем потрясение от недавних событий. Предлагаю нам безотлагательно заняться поисками вариантов для продолжения ее образования. Она более чем готова к колледжу, а перемена места пойдет ей на пользу».

На этом моменте я читать перестала. Я вовсе не была уверена, что готова к колледжу. Но позволила себе представить, каково было бы начать новую жизнь на новом месте. Это могло быть увлекательно. Даже здорово.

Тогда-то я и решила, что хватит с меня тоски. Привела она лишь к тому, что родители забеспокоились, а я заскучала.

Мае работала в одной из новых комнат наверху, окрашивая стены в бледно-бирюзовый цвет с серебристым отливом. Она сказала, что да, Рафаэль планировал вернуться в следующем месяце и что она предупредила его об интересе, проявляемом ко мне ФБР.

Она протянула мне кисть.

— Займись-ка углами.

— Мне нравится этот цвет, — сказала я. — Как он называется?

— Индийский океан. Пышное имя для простой голубой краски.

— Но подходящее. — Я окунула кисть в банку, затем стряхнула лишнюю краску. — Похоже на цвет далекого океана.

Она улыбнулась.

— Приятно снова слышать твой голос.

— Я прочла папино письмо к тебе, — созналась я, водя кистью по внутреннему углу стены.

— Знаю. — Она набрала побольше краски на валик.

Она оставила его, чтобы я прочла, догадалась я. Мамы — коварнейшие существа.

Некоторое время мы красили. Окна были открыты, и солоноватый бриз, смешанный с запахом свежей краски, казался сигналом к новым начинаниям.

— По-твоему, я готова к колледжу? — Мой тон сполна отражал терзавшие меня сомнения.

— Не уверена. — Она закончила две стены и начала третью. — Думаю, попытаться стоит.

Когда агент Бартон в следующий раз позвонил, его уже ждала Дашай. Она встретила его у ворот в облегающем темно-красном платье и с распущенными волнистыми волосами. Из кухонного окна мы с мае наблюдали, как она беседует с Бартоном, неторопливо направляясь к дому.

— Да она с ним флиртует! — сказала я.

— Она хочет, чтобы он помог ей разыскать Беннета. — В голосе мае звучали неодобрение и понимание одновременно. — Говорит, у нее есть план. А когда у Дашай есть план, может случиться что угодно.

— Хорошее что угодно?

— Стремительное. И некоторые вещи в процессе поломаются.

Мы наблюдали за Дашай и Бартоном, и внезапно мне пришла на ум дикая фантазия: Дашай сделает Бартона одним из нас и все наши беды кончатся. Но я понимала, что это невозможно.

Позже в тот день я получила электронное сообщение от Рут. Обычно я не получала персональной почты, только новостные рассылки о музыке и книгах. Увидев ее имя на экране ноутбука, я едва не отпрянула — как если бы она собственной персоной появилась у меня в комнате — и впервые задумалась над собственной реакцией. Почему она меня так раздражает? Не является ли она частью моей юнгианской тени?