Стражи цитадели - Кэрол Берг Страница 24

Прошел не один день, прежде чем у нас с Дассином появилось время разобрать, что же произошло на встрече с Наставниками. Он не допускал никаких послаблений в занятиях, а мои путешествия по памяти все больше меня тревожили и не оставляли мне сил на споры о политике.

Я заново переживал пору, когда лейранские захватчики выяснили, что в Авонаре живут чародеи — в Авонаре человеческого мира, моем родном валлеорском городе. Благодаря своей должности в Юриванском университете я избежал последовавшего уничтожения. Но мне пришлось немедленно бросить свои занятия и пуститься в бега, объяснив немногим ни о чем не подозревающим друзьям, что я устал от науки и собираюсь поискать счастья в большом мире.

Вместо того чтобы вращаться в той среде, которой могли бы ожидать от меня мои коллеги, я растворился среди беднейшего люда Четырех королевств, занимаясь всем, чем придется, чтобы прокормиться. Я намеревался так долго хоронить свою прежнюю жизнь, сколько потребовалось бы, чтобы обо мне забыли. Я не осмеливался использовать ни малейшее волшебство. Такое отрицание самого себя было невероятно болезненным как для тела, так и для души. Я оставался Целителем и неизбежно сталкивался с теми, кто нуждался в моем даре. Я не мог отказать им. Поэтому, нигде не задерживаясь надолго, я странствовал по дальним окраинам Лейрана, Валлеора, Керотеи и Искерана и по странным землям за их границами. Это было время, полное страха, и я не мог избавиться от дурного предчувствия, когда возвращался в озаренный свечами лекторий.

На протяжении всех этих дней Дассин прямо-таки кипел от злости. Он фыркал, замечая малейшую слабость с моей стороны, а его кабинет выглядел так, как будто его обшарили мародеры. Мы и раньше не разговаривали много, но молчание всегда было глубоким и уютным. После визита Наставников сам воздух, казалось, был полон раздражения.

Внести ясность в отношения с Дассином было невозможно. Он никогда не спрашивал, что я пережил в путешествиях, хотя, казалось, всегда знал, были они приятными или прошли особенно тяжело. Я ломал голову, не может ли он «подсматривать», как я проживаю свои жизни. Или, может, он все уже знал заранее. Со своей стороны, я мог предсказать его действия с удивительной точностью: от того, как он закроет книгу или когда примется растирать больную ногу в сырой день, до того, какими словами он меня разбудит. Смена его настроений расцвечивала мои дни. Смутные воспоминания о нем со времен детства Д'Нателя не объясняли нашей близости.

Утверждение Экзегета о том, что до того, как я предпринял вторую вылазку на Мост, я десять лет жил у Дассина, весьма заинтересовало меня. Дассин объяснил, что первая, неудачная попытка пройти по Мосту в двенадцать лет оставила меня неспособным к логическому мышлению и человеческому состраданию. Если это было правдой и только после этого я стал жить у Дассина, откуда во мне взялось это странное чувство родства с ним? Неужели я знал его и в другой своей жизни?

Я давным-давно уже поклялся не обрекать себя на подступающее безумие, задаваясь подобными вопросами, но теперь к списку мучительных тайн прибавились еще и обвинения Наставников. Однако дни шли, а Дассин продолжал со стуком ставить на стол тарелки с супом и хлебом, пинать упитанных котов, забредающих в кабинет, и сваливать свечи кучей, вместо того чтобы заботливо убирать их после занятий.

— Подъем! Мир не будет ждать тебя вечно.

Я высунул ноги из-под одеял, пытаясь оттянуть миг, когда придется открыть глаза и оторвать голову от подушки. Но как только одна ступня коснулась каменного пола, чья-то рука стащила с меня одеяла, подставив мою нагую плоть струям холодного воздуха. Подушку из-под щеки грубо выдернули. Звезды за окном подсказывали, что дело близилось к полуночи. Я должен был выяснить, что встревожило Дассина.

Я нашарил свою одежду и поплелся в лекторий. После своих путешествий часто я бывал не в состоянии даже разговаривать, но Дассин не допускал ни малейших отсрочек, если сам был готов начать занятия, так что мне пришлось поторапливаться.

— Дассин…

— Так ты уже готов? — Бормоча и поругиваясь вполголоса, он расставлял свечи по кругу.

— Дассин, мне жаль, если я разочаровал тебя на встрече с Наставниками. Но разве я сам напрашивался на эту проверку? Я не видел другого способа избавиться от них.

— Тебе и не надо было от них избавляться! — Будь Дассин диким медведем с морозного севера Лейрана, вряд ли он смог бы рычать с большим знанием дела.

Из лакированной шкатулки он достал новую свечу, которая по толщине могла сравниться с моим запястьем, и водрузил ее на один из высоких подсвечников.

— Ты же прекрасно знаешь, что я и понятия не имел, о чем они говорят. Как еще я должен был отвечать на их обвинения?

— Я же сказал тебе, что они не имеют права допрашивать тебя. Ты мог бы послушать меня, довериться мне… — Последние два слова вырвались у него словно случайно, в них чувствовалась горечь.

— Так вот в чем дело? О боги, Дассин, я доверил тебе свою жизнь, свой разум — вместе с будущим двух миров, если ты сказал мне правду. Я исполняю все, что ты мне велишь, даже если это кажется бессмысленным, и положился на твои уверения, что однажды все разрешится. Я не встречал в обеих своих жизнях никого, кому бы я так доверял. Никого. Ни родителей, ни брата, ни друга. И я не могу объяснить, почему это так, но я, похоже, неспособен сомневаться в тебе. Но, несмотря на совершенно нелогичное отношение к тебе, я не могу требовать слепого подчинения от других. Я не буду, просто не смогу, так править! Ты должен знать, раз уж знаешь обо мне все остальное. Как же ты можешь просить об этом?

Он бросил угрюмый взгляд и прекратил суетиться, осев в кресле у захламленного рабочего стола. Еще немного побарабанил пальцами по его поверхности и с горячностью ответил: