Лебедь Белая - Олег Велесов Страница 24

После меня в реку Милонег вошёл, за ним остальные. Витязь всё же озаботился моею тревогой, велел ближним гридям тулы расстегнуть. По мне так лучше бы вовсе спешились и шли со снаряжёнными луками, но и так тоже ладно.

Однако тревожился я зря. Если бы на ином берегу и впрямь тать какой затаился, так давно бы проявил себя. Белорыбица уже серёдку перешел, и вся дружина наша в воду шагнула – тут бы самый раз ударить. Но ветви талинника даже ветер не качал. Нет так нет; я вздохнул свободней, а Милонег усмехнулся на меня глядючи.

И тут они выскочили. Разом. Скуластые вершники в войлочных шапках и кожаных нагрудниках. Числом, наверно, как и мы, и такие же ненастороженные. В два шага пронеслись по отмели до середины и споткнулись об нас. Под прыщавым встрепенулся испуганно конь, дёрнул задом, попятился резко и сбросил седока в воду. Белорыбица растерялся, замер, а я шагнул к ближнему чужаку, взял его за пояс и дёрнул на себя. И пока он падал, сорвал с его пояса саблю. Сабля не меч, крепкий доспех ею не посечёшь, но всё одно оружье, пусть теперь попробуют меня взять. Чужак хлебнул водицы, зашипел, а я вздёрнул его на ноги и поставил пред собой наподобие щита. И сабельку к горлу посунул, чтоб не ерепенился.

Милонеговы гриди, наконец, опамятовали, вскинули луки, но и чужаки воспряли, расстегнули тулы, затараторили по-своему. Я такой речи раньше не слыхивал, и что они кричали – не разобрал. Да и надо ли? Сейчас кто первым стрелы метнёт, за тем и счастье воинское выйдет. Только стрелы метать никто не стал. Милонег поднял руку, останавливая своих, а из-за спин чужаков выехал вершник с непокрытой головой и с витою гривной на шее. Голова была седая, а гривна серебряная.

– Здравствуй, Милонег, – произнёс седоголовый тихо, и чужаки замолкли, прислушиваясь к его словам. Седоголовый подождал немного и продолжил. – Долго же ты ходил, заждался тебя князь Благояр. А ты, гридь, – это он уже мне, – саблю-то опусти. Не хватало нам ещё из-за тебя брани с ханом Тогрулом.

Милонег расплылся в улыбке, ну не иначе родича встретил.

– Вот уж не чаял увидеть тебя тут, Перемышль Военежич! – и мало обниматься к старику не полез. – Уж и не помню, когда ты последний раз из усадьбы выбирался.

Глядя на этих двоих, я руку ослабил, но совсем отпускать полоняника не спешил. Мало ли чего бывает. Может эти двое и родичи меж собой, да кто знает с каким почётом чужаки седоголового провожают. Вдруг его самого в полон взяли, или того хуже – предался он им, а нам зубы заговаривает. В таких делах большая осторожность нужна, вот я и сторожусь.

Хотя и здесь моя осторожность неверной оказалась.

– Князь повелит, так из могилы выберешься, – ответил Перемышль Военежич. – Вот, болярин от чёрных булгар поохотиться удумал, а меня, стало быть, сопровождать его послали. Смотреть, чтоб не обидел никто, – и покачал головой. – Теперь объясняй князю, почему он в Псёлице искупался.

– Что ж вы сторожу вперёд не выслали? – прищурился Милонег.

– Так я приглядывать за ним взялся, а не беречь. О бережении его собственные гриди должны думать… Ну да теперь-то что об этом. Всё одно от князя укор выйдет.

– Может и обойдётся.

– Посмотрим.

Из всего сказанного я решил, что Перемышль Военежич из старшей дружины князя Благояра, муж нарочитый, советник ближний. По годам он мне в щуры годился, но силу воинскую и ум острый не утратил, потому и сидел подле князя до сих пор.

– Чего мы посередь реки стоим, давай-ка из воды выходить, – сказал княжий ближник. И снова мне. – Да отпусти ты его, горе луковое. И саблю верни. Не гоже ханскому посланнику безоружным пред княжьи очи вставать.

Что ж, посланца я отпустил, не было боле надобности за ним прятаться, а вот саблю отдавать не стал. Я эту саблю с бою по всей воинской правде взял, стало быть, моя она отныне. Если хочет этот булгарин саблю свою вернуть, так пусть выкуп даёт, или пусть силой отымет. А по-иному я её не отдам. Я так и сказал Военежичу:

– Не отдам.

Тот настаивать не стал, а только махнул рукой в сторону берега, дескать, давайте выходить, хватит на сегодня купаний.

Но далеко от реки мы не ушли. Остановились тут же, под яром. Удобно: от воды талинником прикрыты, со спины горой, а спереди вся степь перед глазами – лучшего места для стана не сыщешь. Развели костры, на кустах одежду развесили. Милонеговы вои сеть в реку бросили, будет к вечеру рыбья похлёбка.

Булгары встали особливо – не вот чтобы далеко, но и не вместе с нами. Поставили шатёр, коней расседлали. Их болярин о чём-то с Перемышлем Военежичем переговаривался, на меня глазищами зыркал, кулаком потрясал. Видно, требовал, чтоб я саблю вернул. Как же! Княжий ближник хоть и тих голосом, но таки втолковал булгарину, что саблю я у него не обманом взял, а в бою честном отнял. Думаю, посланник и без его объяснений понимал это и спорил больше от гордости. Но гордость гордостью, а супротив правды устоять нельзя.

Я ушёл к реке, чтоб не вводить посланника в ещё большую гордость и развернул саблю к свету. Да, тут было за что гневаться. Сразу-то разглядеть её времени не было, а сейчас… При взгляде Дажьбога заиграла сабелька золотом, поползло по широкому клинку витое узорье. От рукояти до самого кончика проступили диковинные ветви, тесно свитые меж собой и украшенные невиданными ягодами – явный знак искусного мастера. Сабля эта, пожалуй, не хуже моего меча будет, и хозяин бывший за неё не одну гривну кузнецу выложил. Вот только не привыкла рука моя к такому оружью. Здесь особое уменье надобно и конь, а пешему вою рубить саблей несподручно.

Ко мне подошёл Сухач. За всей этой сумятицей с булгарами я об нём совсем забыл.

– Тут такое дело, воевода…

– Чего тебе?

– Да это… третьего дня ещё спросить хотел да что-то не складывалось…

Он вёл себя суще малолеток, будто яйца с под кур воровал, а теперь, пойманный, слюни пускает. Или в самом деле своровал что?

– Не мямли.

Он встрепенулся.

– Я всё гляжу, воевода, как ты на меч Милонегов смотришь…

Подметил-таки, поскрёбыш. Ну да от лихого глаза мало что укроется, винить Сухача в том нельзя. Но и наваживать тоже.

– Ты бы помене за иными следил да поболе себе под ноги поглядывал. А то спотыкнуться можешь, – ответил я. Потом добавил. – Кабы шею не свернул.

Он не испугался, я бы даже сказал – не услышал моих слов, а только склонил голову ниже и прошептал:

– И ещё, воевода.

– Ну?

– Мухомор велел остеречь тебя, когда к Голуни подходить станем. Дескать, берёгся бы ты ромея своего, ибо сам он тоже в Голунь идёт.