Страна призраков - Колин Генри Уилсон Страница 22

Найл нутром чуял, что так оно и будет. Но сна и вправду не было ни в одном глазу.

Сложность заключалась в том, что хамелеоны никогда не испытывали сонливости. Утомившись, они просто делали передышку, пригубляя при этом свою изумительную зеленоватую чудо-воду. А их интерес друг к другу, взаимное приобщение к мыслям и чувствам соплеменников делали такое понятие, как сон, просто неуместным.

Еще никогда Найл не сознавал с такой ясностью: люди уходят в сон оттого, что напрочь между собой разобщены.

«Покажи, как ты засыпаешь», — обратились к нему.

Просьба странноватая, но Найл решил не противиться.

Он закрыл глаза и «пошел ко дну», как будто погасил свет в спальне.

Что удивительно, сонливость объяла быстро и легко. Продолжительность дня у человека в среднем шестнадцать часов, а Найл этот порог превысил уже с лихвой. Поэтому биоритмы привычно взялись за свое. Хотя и не совсем удобно засыпать с дюжиной деликатных наблюдателей в твоей голове.

В результате тело погрузилось в приятную дремоту, хотя сознание осталось бодрствовать.

Обычно при засыпании мысли и образы перестают соответствовать своему прямому назначению и принимаются вольно блуждать, теряя направленность. Как будто бы управляющий сознанием уходит с поста, пуская все на самотек, покуда его не сменяют сны. Теперь же, с поддержкой хамелеонов, сознание у Найла оставалось на посту, наблюдая, как ум впадает в беспорядок. Мысли бестолково кружились, то и дело так же наобум сталкиваясь. Странно и вместе с тем забавно, будто в какой-нибудь примитивной комедии.

Найл пошел на поводу у веселого легкомыслия. Вот он учуял приятный запах вроде того, что доносился с кухни во дворце. Мать тогда устроила его сестрам вечеринку, а те наприглашали своих друзей из детского квартала, что на другой стороне реки. Повара там превзошли себя всевозможной выпечкой, пирожными, да еще и разноцветной сладкой ватой — комьями тончайших волокон из карамели, восхитительно тающими на языке. Были и напитки, тоже разноцветные и вкуснющие; Найл таких раньше и не пробовал.

В этот момент он ощутил что-то вроде притиснутых к голове рук, которые бережно вытянули его обратно в сознание. Он, как видно, излишне углубился в воспоминания о вечеринках и мог действительно уйти в омут сна. Хамелеоны почувствовали, что Найл теряет внимание, и легонько подтолкнули его в сторону бодрствования.

Он по-прежнему зависал на размытой границе между сном и пробуждением. Сон утягивал за собой, словно нетерпеливый ребенок, и Найл опять поддался, поплыл. Едва это произошло, как вернулся сладкий запах.

Он стоял на какой-то улице, пестрящей полосами зеленого, синего, желтого. По сторонам — большущие кульки-здания, тоже в яркую полоску. Вокруг — такая же полосатая равнина в синих изломах каких-то гор. Небо бледно-голубого цвета, в сполохах странного вида молний.

Сладостью веяло из трещин в мостовой, откуда запах всходил плавными клубами. Тут и там виднелись большие лужи — как будто недавно прошел дождь, — только лужи те были яркие, разноцветные: желтые, малиновые, фиолетовые. На дождевую воду не похоже.

Пейзаж был совсем как наяву, незыблемый, словно земля под ногами. Встав на колени, Найл прижался к мостовой пальцами. И в самом деле твердая, точно сделанная из какого-то цветного камня с параллельными полосками разной ширины — где в дюйм, а где и в полметра. Один надтреснутый камешек лежал непрочно, и Найл, выковырнув его ногтем, сунул в рот. Камень был, надо сказать, сладкий, но зубам не поддавался, и Найл его вскоре выплюнул.

Удивительно то, что он при этом сознавал: это ему снится. Возникало восхитительное чувство безудержной свободы. Но и тревога была: а где же в этом странном городе люди?

Он решил дойти до ближнего «здания» (что-то вроде кособокой башни с подобием не то двери, не то прохода сбоку), до которого было с четверть мили. Но вот уж десять минут как шел, и не меньше половины расстояния должно быть покрыто, а строение все не приближалось.

Еще одно здание слева походило на несколько нахлобученных друг на друга цирковых шатров, как потешный головной убор. Там тоже был вход вроде перевернутой неровной буквы «V». Найл направился туда решительным шагом, но вскоре от затеи отказался: здание не придвинулось ни на метр.

Вздор какой-то. Он решил заглянуть в одну из трещин в земле. Щеку обдал влажноватый клуб приторного пара. От резкого шипения Найл едва успел отдернуть голову. Послышался звук, словно кто-то давился смехом, и пар постепенно осел.

Затем Найл притулился на каменном выступе, дать отдых ногам. Сиденье на редкость неудобное; от острых краев вскорости засаднило в ягодицах. Найл, втянув сквозь зубы воздух, поморщился и встал. При этом он заметил кое-что любопытное. Если сосредоточить на этом камне внимание, он будто прибавлял в цвете. А если ослабить, то, наоборот, тускнел.

Интересно, что в таком необычном месте можно было упражнять силу контроля. Найл, стиснув зубы, снова уставился на камень. Цвет у того и впрямь углубился, и сам камень сделался… более реальным, что ли. Найл не сводил с него глаз, покуда хватало мочи. Когда концентрация все-таки ослабла, камень опять потускнел, несколько утратив на вид свою прочность.

В голову пришла идея. Он вначале как следует сосредоточился, а затем двинулся к тому «цирковому шатру». Сработало. Здание явно приближалось, как в подобных случаях и положено.

Задействовать в таком вот процессе волю было странновато, примерно как грести на лодке (занятие, которое он освоил в бухте города пауков). Эта «намеренная ходьба» давалась не без усилия, но тем приятнее было превозмогать помеху.

Вот так «намеренной ходьбой» он и одолел расстояние до шатра, довольный тем, что каждый шаг приближал его к цели. Оказавшись наконец непосредственно перед строением, он разглядел, что сделано оно из камня, нa вид более грубого, хуже отесанного, чем плиты мостовой под ногами. Вход на поверку оказался не более чем щелью в стене, проделанной каким-нибудь огромным резаком или киркой.

На подходе к щели сопротивление усилилось, как будто его отталкивала некая сила. Напрягшись, Найл протиснулся-таки и оказался в полутьме, словно его разом опутали по рукам и ногам призрачно-серым шелком. Наперекор сопротивлению (ощущение такое, будто бредешь по горло в воде), «намеренной ходьбой» он по-прежнему продвигался вперед. Вскоре сделалось совсем темно. Найл оглянулся на вход, но тот был неразличим. Мелькнула тревожная мысль, что надо бы повернуть назад. Но теперь он толком даже не знал, куда возвращаться.

В каком-то смысле это было хуже, чем маячить снаружи на неоглядной полосатой плоскости: теперь перед глазами не было вообще ничего. Тем не менее Найл внутренне собрался, и стало спокойнее. В конце концов, без разницы, в какую сторону идти. Он же внутри здания, так что рано или поздно выход так или иначе найдется. Поэтому, полностью сконцентрировавшись, он просто шел вперед. Долгое время было темно, но «намеренная ходьба» не давала впасть в уныние или безнадегу. Вот впереди забрезжило, и вскоре Найл уже снова был на мостовой.