Замок - Фрэнсис Пол Вилсон Страница 22

Кэмпфер весь подался вперед, почти вплотную приблизив свой нос к лицу Ворманна. Его водянистые голубые глаза гневно сверкали.

- Твоя великая Мировая война давно уже в прошлом. Теперь ЭТА война стала великой, и это МОЯ война. Та, старая, была твоей, но она проиграна, кончилась и всеми забыта!

Ворманн не смог сдержать улыбки: наконец-то он на верном пути!

- Нет, не забыта. И никогда не будет забыта. Как и твоя храбрость в Вердене!

- Я предупреждаю тебя! - зашипел штурмбанфюрер. - Я тебя заставлю… - И он злобно щелкнул зубами.

В этот момент Ворманн начал медленно приближаться к нему. Он больше не мог терпеть речей этого белобрысого выскочки, говорящего об убийстве миллионов беззащитных людей с той же легкостью, с какой позволительно обсуждать лишь меню обеда. Ворманн не делал никаких угрожающих жестов, однако Кэмпфер при его приближении с опаской отступил назад. Капитан спокойно прошел мимо него и распахнул настежь дверь.

- Вон отсюда.

- Да как ты смеешь?!

- Вон!

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпфер вот-вот начнет драться с ним. Капитан знал, что эсэсовец находится в лучшей физической форме, чем он, хоть и слабее морально. Наконец Кэмпфер не выдержал и отвел взгляд. Ему было нечего сказать; они оба знали правду о штурмбанфюрере СС Эрике Кэмпфере. И через мгновение тот схватил шинель и пулей вылетел из комнаты капитана. Ворманн тихо закрыл за ним дверь.

Какое-то время он стоял неподвижно. На этот раз он не выдержал. А ведь раньше мог с легкостью контролировать себя. Ворманн подошел к мольберту и тупо уставился на картину. И чем пристальнее он смотрел на странную тень на стене, тем сильнее она напоминала ему висящий труп. В конце концов это начало его раздражать. Он хотел, чтобы в центре внимания была солнечная деревня, а сейчас не мог думать ни о чем, кроме этой проклятой тени.

Наконец он оторвался от картины, подошел к столу и снова взглянул на фотографию сына. Чем больше ему встречалось людей, похожих на Кэмпфера, тем сильнее он беспокоился за Фрица. Ворманн гораздо меньше волновался за Курта, своего старшего, когда в прошлом году тот участвовал в боевых действиях во Франции. Курту уже девятнадцать, он капрал. И взрослый мужчина.

Но Фриц!.. Что они сделали с ним, эти нацисты… Сперва каким-то образом его заставили вступить в гитлер-югенд; дальше - больше… Когда Ворманн последний раз приезжал домой в отпуск, ему было очень больно слышать из уст четырнадцатилетнего мальчика весь этот бред о превосходстве арийской расы и наблюдать, как его сын с восторгом и ликованием восхваляет "великого фюрера", награждая его качествами, достойными разве что Бога. Нацисты отнимали у него сына прямо на глазах, превращая мальчика в такую же змею, как Эрик Кэмпфер. И Ворманн чувствовал, что ничего не может с этим поделать.

Ничего не мог он поделать и с самим Кэмпфером. Он был не вправе контролировать действия офицера СС. Если тот решил расстрелять румынских крестьян, то воспрепятствовать этому можно только лишь силой. А этого он делать не мог. Все же Кэмпфера прислало сюда командование. И если его арестовать, это будет открытым неподчинением. Прусское воспитание Ворманна не позволяло ему допустить даже мысли об этом. Недаром армия была его домом, работой, всей жизнью… Четверть века он честно отдал ей день за днем. И бросать вызов сейчас…

Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. И вот он снова в Польше: Познань, полтора года назад, только что закончился бой. Его солдаты уже разбивали лагерь, когда у леса послышались автоматные очереди. Капитан отправился на разведку. На опушке эсэсовцы выстраивали евреев - мужчин и женщин всех возрастов, стариков, детей - и расстреливали их. Когда тела скатывались в вырытую за ними канаву, их место занимала следующая шеренга. Кровь смешивалась с землей, в воздухе пахло кордитом, а над лесом неслись предсмертные крики раненых, которых заживо заваливали свежими трупами.

Тогда он чувствовал себя таким же беспомощным, как и сейчас. Он был не в состоянии сделать войну такой, чтобы солдат сражался против солдата, как теперь не в силах остановить ни ту тварь, что убивает его людей, ни Кэмпфера, собравшегося расстрелять мирных граждан.

Ворманн тяжело опустился на стул. Да и кто он такой, чтобы переделывать этот мир?.. Не стоит и пробовать!.. Все равно с каждым днем все меняется к худшему… Ему вспомнилось детство: тогда он был счастлив, что родился вместе с веком, веком надежд и обещаний. Но каждый год нес лишь новые разочарования. И вот он дожил до участия в войне, которую так и не мог понять.

И все же ему хотелось этой войны. Он много лет мечтал свести счеты с теми, кто завладел его страной в восемнадцатом, обременил ее непосильными репарациями, а потом втирал в грязь год за годом. И вот его час пробил, и он принял участие в нескольких победоносных сражениях, еще раз доказавших, что вермахт остановить невозможно.

Но тогда почему же так скверно у него на душе? И почему вместо фронта он хочет оказаться в Ратенове с Хельгой? Почему благодарит Бога за то, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в предыдущей войне и теперь не видит всех этих зверств и жестокостей, творящихся как бы во имя Родины?..

И все же, несмотря на смятение, горечь и боль, он не сдавался. Неужели еще жива в нем надежда? На что? Ответ приходил ему в сотый - нет, в тысячный раз: в глубине души Ворманн верил, что немецкая армия переживет нацистов. Политики приходят и уходят, а армия так и остается армией. И если только у него хватит сил, он доживет до того дня, когда немецкое оружие одержит победу, а Гитлер и его банда с позором уйдут в небытие. Он очень хотел верить в это. Ему было необходимо верить.

И еще, вопреки здравому смыслу, он надеялся, что угроза Кэмпфера произведет желаемый эффект и убийства наконец прекратятся. Но если этого не произойдет и еще один немец умрет этой ночью, Ворманн знал, кого в таком случае он хотел бы увидеть мертвым.