Сезон ведьмовства - Наташа Мостерт Страница 22

Габриель засунул телефон за пояс. Пора сматываться. Он оглянулся на кота, который по-прежнему злобно щерился со шкафа. Выгонять адское создание из комнаты некогда, остается надеяться, что сестры решат, будто сами забыли закрыть дверь. Так, книга лежит на покрывале, как и лежала, об этом он позаботился. Что еще? Свет, нужно погасить свет.

На лестничной площадке взгляд Габриеля упал на другую дверь, расположенную с правой стороны от комода и тоже закрытую. Может, он успеет одним глазком заглянуть? Габриель осторожно открыл дверь и просунул голову внутрь. Еще одна спальня, на этот раз в сиреневых и желтых тонах. Он без труда мог все рассмотреть, так как хозяйка оставила зажженной лампу. Перламутрово-розовые вечерние перчатки были небрежно брошены на зеркало с изменяемым наклоном, в котором отражались кровать и кисейный полог. Внимание Габриеля, однако, привлекло нечто другое: дальняя стена комнаты. Он искал фотографии — пожалуйста, вот они, целая коллекция. Любительские, студийные, черно-белые, цветные — десятки фото; одни небрежно прикноплены внахлест, другие аккуратно помещены в рамки.

Фрэнки упоминала, что сестры довольно привлекательны, и, мельком увидев их на крыльце сегодня вечером, Габриель был склонен согласиться с ее мнением. Сейчас, разглядывая их лица в полной тишине, он осознал, что «привлекательные» — слишком бесцветное определение. Эти женщины оказались не просто хороши собой по общим меркам. Минналуш и Морриган Монк были потрясающе — сногсшибательно — красивы.

Минналуш — рыжеволосая — отличалась более мягкой красотой. Скулы — высокие, как у сестры, но черты лица более округлые, не такие резкие. Губы — полные и чуть бледные, взгляд светло-зеленых глаз немного туманный, как будто Минналуш только что встала с постели и смотрит на мир еще сонным взором. Формы можно назвать пышными: тонкая талия и роскошная грудь.

Морриган, напротив, обладала атлетическим сложением. Руки — тонкие и жилистые, длинные ноги — изящные, но крепкие. Глаза невероятной синевы. На одной фотографии Морриган мчалась на лошади, похожая на андалусийку в строгом черном камзоле для верховой езды и испанской шляпе с кружевным шарфом, завязанным под подбородком. Великолепное фото, сделанное в профиль: голова лошади, крутой изгиб черной шеи и бешеный глаз; руки наездницы, облаченные в перчатки, стальной хваткой держат поводья. Снимок дышит силой, сосредоточенностью, грацией.

За исключением формы лица — узкий подбородок и широкие скулы, — внешнего сходства между сестрами очень мало, подумал Габриель. Тем не менее в детстве они выглядели почти близняшками. На стене висело несколько фотографий милых девчушек с дыркой между передними зубами и тугими косичками. Мать предпочитала одевать дочерей одинаково: в платья, украшенные лентами, носочки с рюшками и детские круглоносые туфельки. В общем, довольно старомодно. Ни тебе джинсов, ни кед, ни бейсболок. На ум Габриелю пришел афоризм Джона Голсуорси: «Глаза человека отражают то, каков он от природы, рот — каким его сделала жизнь». Лица маленьких и взрослых сестер Монк не имели почти ничего общего, но, как свидетельствовали фотографии, уже в раннем возрасте в глазах обеих девочек светился на удивление зрелый ум и яркий темперамент.

Габриель продолжал скользить взглядом по веренице фотографий, и вдруг у него екнуло в груди. Он пришел в этот дом, чтобы отыскать Роберта Уиттингтона, и внезапно нашел его. Со стены на Габриеля смотрел юноша с худощавым, аскетическим лицом, доверчивыми глазами и по-детски восторженной улыбкой. Он стоял в обнимку с сестрами, очевидно, в каком-то парке. Может быть, снимок сделан в Хэмпстед-Хит? На заднем фоне виднелись зеленые газоны, цветочные клумбы и несколько разноцветных воздушных змеев в линяло-голубом небе.

Счастливый Уиттингтон смотрел прямо в объектив. Справа от него стояла Минналуш, одной рукой придерживая развевающиеся на ветру волосы. Слева и чуть позади — Морриган: тонкие пальцы лежат на плече Роберта, взгляд устремлен вдаль.

На других фотографиях Роберт почти везде был запечатлен один. То он лежит в гамаке, свесив длинную ногу, то сидит в саду, привалившись к дереву, тому самому, что растет возле бассейна, — Габриель узнал крупные красные цветки. На следующем снимке Роберт Уиттингтон в футболке с надписью «Поцелуи лучше наркотиков» смешно свел глаза к носу. Ага, это гостиная в Монк-хаусе — на стене африканские маски, за плечом Уиттингтона-младшего маячит герб с изображением монады.

Черно-белая фотокарточка размером восемь на десять дюймов, помещенная в рамку, вызвала у Габриеля странное беспокойство. Судя по всему, Роберт Уиттингтон и сестры Монк были сфотографированы на открытии выставки в какой-то модной художественной галерее. Уиттингтон задумчиво рассматривает холст, Морриган и Минналуш чуть поодаль, обе держат по бокалу шампанского. Их взгляды устремлены не на картину, а на Роберта, на лицах написан нетерпеливый азарт, предвкушение, любопытство. Габриель задержал дыхание. Вот, опять: любопытство. Как в глазах той женщины у бассейна. Сестры смотрят на Уиттингтона с настойчивой, почти жадной пытливостью, они взволнованы, увлечены, возбуждены. Чем?

Хорошо бы забрать эту фотографию с собой, но, поскольку она в рамке, пропажу, скорее всего, заметят. Габриель поколебался, потом протянул руку и снял со стены фото Роберта и сестер Монк в парке Хэмпстед-Хит. Карточки приколоты чуть ли не одна на другую, так что, пожалуй, эту можно и позаимствовать.

Пора, пора уходить. Габриель сунул снимок во внутренний карман куртки и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Он быстро спустился по лестнице, выстеленной черными тенями, и уже добрался до нижнего этажа, когда внезапный звук заставил его замереть на месте — щелчок замка, в котором поворачивается ключ. Звук исходил от парадной двери. Оглянувшись, Габриель убедился, что она уже начала открываться.

Он рванулся к двери, ведущей в гостиную, но коридор с безумным количеством цветочных горшков оказался настоящим минным полем. Сердце Габриеля едва не выскочило из груди, когда он чуть не опрокинул разлапистую аспидистру. Наконец он снова очутился в гостиной, и там, на противоположной стороне, его ждал путь к спасению — створчатые двери.

В холле зажгли свет, желтый луч протянулся через весь коридор в гостиную и упал к ногам Габриеля. Послышался женский голос — слов не разобрать, но тембр низкий и приятный. Затем другой голос, более высокий, с легкой хрипотцой, произнес: «И все-таки согласись, он просто милашка!»

Габриель быстро пересек комнату, предусмотрительно обойдя стороной шаткую плетеную ширму, толкнул рукой створчатые двери и вышел в сад. После запечатанной атмосферы дома знойный воздух и шум машин подействовали на него, как ударная волна. Габриель тихонько прикрыл стеклянные створки и помчался через сад. Добежав до дверцы в стене, он остановился и посмотрел назад.

Из-за стеклянных дверей лился яркий свет, витражные вставки горели разными цветами. На одном из окон открыли ставни и распахнули его настежь. Габриель услышал музыку. В саду благоухали розы, напоенный ароматом ночной воздух кружил голову.

За освещенным окном вырисовывались силуэты двух фигур. Они стояли лицом друг к другу, почти соприкасаясь головами. В их позе Габриелю почудилось что-то тайное, даже интимное. Несмотря на то что в саду было тепло, он поежился. От запаха роз его вдруг затошнило, стало клонить в сон, руки и ноги отяжелели. Он продолжал глядеть на сестер, и ему вдруг показалось, что перед ним застывшая картина: две женщины в окне, занятые тихим разговором, чужак, наблюдающий за ними из темноты, благоуханный сад — зачарованный мир, живущий по своим правилам, далекий от Лондона, который окружает его со всех сторон, словно живое теплокровное существо. Время здесь словно остановилось, хотя за стенами сада течет ровно и гладко.