Штрихи к портрету кудесника - Евгений Лукин Страница 22

Пробовал честно жить, пробовал, теперь надо попробовать иначе…

Фёдор Достоевский

Ну что ты тут прикажешь делать! Портнягин сбросил с плеча рюкзак с наговорённым горохом и присел на корточки, разглядывая чёткие оттиски узких шин, коих на перекрестье песчаных тропинок насчитывалось ровно три. Наверняка их оставил здесь грузовой мотороллер, излюбленный транспорт юных хуторян, — мерзкое, оглушительное, всепроникающее устройство с кузовом чуть больше чемодана, куда, однако, при случае помещается восемнадцать человек. Только что на деревья они на нём не въезжают…

И ещё велосипеды. В детстве ученик старого колдуна Ефрема Нехорошева сам любил гонять на велике, теперь же видеть не мог без содрогания этот насекомый механизм. «Народу, — как учили в школе, — пределы не поставлены». А посади его на два колеса с педалями — тогда и вовсе караул.

Сорвали, короче, обряд, аборигены хреновы, испортили тропинку… Теперь изволь переться чуть ли не до самых Колдобышей, если и там стёжку не раздолбали.

Предстоящее Глебу колдовство относилось к разряду трудноисполнимых и получалось исключительно с голодухи. Шёл тринадцатый день строгого поста (хлеб, вода, отварная рыба), так что раздражительность Портнягина была вполне объяснима и даже простительна.

Единственное, что утешало: по словам Ефрема, подобные подвиги предстояли ученику не чаще, чем раз в полгода. Настоящий венец безбрачия, хотя и считается не менее модной напастью, чем родовое проклятие, в действительности явление крайне редкое и в чистом виде практически не встречается.

Но дамам-то этого не растолкуешь. Идут и идут. И у каждой венец безбрачия. Бабе тридцать с хвостиком, двое детей, никак второй раз замуж не выскочит — представляете, и она туда же! Венец, говорит, пришёл… Ты ж не девственница, дура! Какой венец?

Потом, конечно, выясняется, что перепутала с печатью одиночества. Ну, это порча не столь серьёзная. Выявить с помощью обычных гадальных карт — раз плюнуть. Выпали при раскладе три дамы и пустой (пиковый) валет — значит кто-то тебя, голубушку, того… запечатлел. Снимается печать одиночества тоже относительно легко. Всего-то делов: купить живую курицу (холостяку, естественно, петуха), принести специалисту, а дальше уже дело техники. В полночь связываем квочке ноги, кладём на стол, накрываем новым платком и водим над ней зажжённой свечкой, приговаривая: «Как этой птице не кричать — так и снимется печать…» Назавтра до зари выносим цыпу из дому и продаём за копейку любому бомжу. Есть, конечно, и другие способы, но этот самый простой…

Или того хлеще: замужняя припрётся. Супруг для неё, видите ли, не в счёт!

А вот истинный венец безбрачия снимать — замучишься. Мало того что паечка двенадцать дней — хуже, чем на зоне, изволь отыскать три пеших перекрёстка. Пеших! Где ты их в наши дни найдёшь? Два квартала в центре, правда, объявили прогулочным сектором, бордюрчиком огородили, однако, во-первых, пацанва там всё равно рассекает на роликах и на скейтах, а во-вторых, попробуй рассыпь посреди улицы дюжину горстей гороха! Тут же и загребут.

Но как же они всё-таки на мотороллере-то сюда проскочили?

Глеб Портнягин вскинул рюкзак на плечо и направился по той тропке, что вела в сребролистую осиновую рощицу, выезд из которой он пару недель назад заклял самолично. Вот оно, это неодолимое для колеса место. Должна была здесь лежать заговорённая дощечка с торчащими для верности остриями гвоздей. Нету. Возможно, грибники наступили и выкинули, а потом уже мотороллер проехал…

Внезапно в густом кустарнике кто-то невидимый устрашающе зашуршал и вроде бы даже заворочался по-медвежьи. Казалось, что из зарослей намеревается вылезти некое доисторическое чудовище. Всего-навсего куры. Ни медведь, ни динозавр — никто не способен поднять столько шума в буреломе, сколько его может произвести немногочисленная куриная банда, внезапно обнаружившая харч.

А бомжам за копейку вас давно не продавали, пернатые?

Зла не хватает!

Ладно, попытаем счастья возле Колдобышей.

* * *

Говорят, в языках северных народов существует до двадцати и более слов, обозначающих снег. Вот и у нас тоже. Согласно словарю Даля: сапожник — наклюкался, портной — настегался, музыкант — наканифолился, немец — насвистался, лакей — нализался, барин — налимонился, солдат — употребил. Будучи склонен ко всем вышеперечисленным действиям, старый колдун Ефрем Нехорошев посты превозмогал с трудом. Поэтому венцов безбрачия у него за полгода накопилось ни много ни мало — пять штук. Три женских, два мужеских. И все их сейчас предстояло снять оголодавшему Глебу Портнягину. Разом. На хапок. Хотя и поимённо.

«Адам, я тебе невесту дам, — бормотал ученик колдуна, разбрасывая на перекрестье не осквернённых колесом тропок второй килограмм наговорённого гороха. — Иди не в ад, а в благословенный сад. Иди к Еве, там на святом Древе…»

И по мере его бормотания где-то в городе с некой рабы Божьей Агнии, которую Глеб даже и в глаза ни разу не видел, неслышно спадало родовое проклятие, обрекавшее несчастную на невнимание мужчин и вечный перед ними страх. Проще сказать, происходила духовная дефлорация, за которой вскоре должна была последовать и дефлорация телесная. В полном соответствии с древней максимой Герметизма: «Как наверху, так и внизу».

Портнягин бросил двенадцатую горсть, причитающуюся рабе Божьей Агнии, и приостановился. Тут главное — со счёта не сбиться. Дальше — перебор. Наградишь невзначай нимфоманией — красней потом. Ефрем говорит, были такие случаи: сняли венец безбрачия — пошла по рукам. С жалобами, правда, никто потом не обращался, ни она, ни партнёры её, но всё равно… неловко, неприятно…