Пленники вечности - Дмитрий Морозов Страница 21

— Отчего же она авантюристка? Ближайшая родственница Громобоя, выросшая вдали от семьи…

— Сказки все это, Кривин.

Ходкевич засуетился, услышав голос разъяренной вторжением Маржанки, препирающейся с гусарами.

— Сделаем так. Сейчас вы велите своим людям выходить по одному и скидывать оружие на воз. Потом выведете их из города. Ручаюсь честью своей, очень скоро из ворот выедет воз со всей вашей справой. После этого можете вернуться назад. Наверняка вам будет любопытно и поучительно взглянуть на происходящее.

— Непременно. Так я и поступлю.

Гусары расступились, и Кривин направился к помещению, где забаррикадировались его люди.

— Эй, собачьи дети, слушайте меня. Воевать с королем мы не нанимались. А потому — выходите по одному, сабли и прочее кидайте на воз! Это говорю я, ваш голова, пан Кривин.

После недолгой тишины послышался звук раскидываемой баррикады и появился первый ратник наемной хоругви. Оглядев двор, он сплюнул себе под ноги, подошел к возу и швырнул на него нагрудник и алебарду. Немного помявшись, присовокупил к этому и шлем.

— Ступай сейчас же наружу и жди остальных, — сказал Кривин.

— Принесла нас нелегкая в эти сарацинские земли, — проворчал воин, уныло бредя к распахнутым настежь воротам.

— Выше нос! Злато от нас никуда не денется, мы теперь будем на королевской службе.

— Интересная служба выходит, — буркнул воин. — Только что ошейник не успели напялить, и руки скрутить…

Следом за первым потянулись остальные ратники. Ходкевич не стал наблюдать за разоружением и направился внутрь терема. Маржанка встретила его гневными воплями. Выглядела она разъяренной тигрицей, глаза метали молнии, волосы находились в полном беспорядке, что придавало ей вид чистой фурии.

— Кто дал право вам вваливаться с саблями в личные покои благонравных людей? Я стану жаловаться, вас сгноят в казематах, Ходкевич!

— Насчет благонравности я умолчу, пани, — улыбнулся Ходкевич, снимая с головы шлем. — Что же до права, то дадено оно мне самим польским королем.

— Его величество конфискует эти земли в пользу короны? При живых наследниках? Мнится мне, что вы самоуправствуете, милостивый сударь.

— Живые наследники? Иной раз спрашиваю я себя — как таких земля носит?!

— Это вы о чем, пан кавалер?

— Извольте отдать мне ключ от подвала.

— Какого такого подвала? Вашим гусарам захотелось окороков и моченых яблок? Так обратитесь к прислуге!

— Вы знаете, о каком подвале идет речь. О сводчатом, с дубовыми вратами… Или прикажете силой его взломать?

Маржанка медленно отстегнула от пояса связку тяжелых ключей. Ходкевич протянул руку, но она резким движением метнула связку в пылающий камин, установленный здесь по рыцарской моде.

— Сами в огонь полезете, или гусаров кликните? — ядовито спросила она. — Глядите, как бы усики не опалить…

Ходкевич повернулся к ней спиной, пробормотав грязное ругательство.

— Эй, там, люди Кривина вышли? Кто свободен — ломайте дубовую дверь.

Маржанка издала звук, весьма похожий на рычание.

Когда разоруженная хоругвь вся собралась под стенами укрепленного поместья Жигеллонов, Кривин, влекомый любопытством, вернулся назад. Его впустили, и ворота замкнулись.

Как раз в это время тяжелая скамья, используемая гусарами в качестве тарана, сокрушила дверь в погреба Громобоя.

— Факел мне! — крикнул Ходкевич и пригласил командира наемников: — Следуйте за мной, милостивый государь.

Кривин нырнул вслед за королевским посланником под изящную резную арку.

— И что же мы намерены здесь найти?

— Думаю, пана Громобоя. Хорошо бы — в добром здравии…

— Он же пропал!

— Сдается мне — здесь и пропал. В степь он не уезжал. Вернее, собрался уезжать, послал вперед дружину, а сам задержался. Ратники на воротах припомнили, что не ехал он впереди своих верных людей. Дело было ночью, в спешке и суете…

— Ну и служаки, — проворчал Кривин. — Своего хозяина потерять. А куда дружина сгинула?

— Заговор был сплетен весьма искусно. Дружина попала в татарскую засаду. Или те, кто их перебил совсем недалеко отсюда, желали выдать себя за татар… Утром мои гусары нашли их останки, крымские стрелы и кем-то оброненный волосяной аркан.

— Что же с самим Громобоем приключилось?

— А это мы сейчас спросим у него самого, — сказал Ходкевич, шаря факелом вокруг.

Среди бочек и свешивающихся с потолочных крюков свиных окороков он заметил слабое шевеление.

— Связан, — прохрипел Кривин, метнувшись вперед и приподняв пана Жигеллона с соломенной подстилки. — Сейчас кляп сниму, глоток воздуха его взбодрит.

Послышалось хриплое дыхание и бессвязная ругань.

— Не воздух ему сейчас нужен, а вот это… — Ходкевич встал на колени, бережно поддерживая седовласую голову, поднес к запекшимся губам Громобоя мех с вином.

— Кликни людей, пусть спустятся и помогут ему выйти. — Королевский посланник сосредоточенно срезал ремни, опутывающие тело спасенного.

— И кто же его сюда упрятал, да так ловко? Маржанка ведь и вправду со мной прибыла в поместье.

— Это еще предстоит выяснить. Думаю, кто-то из холопов. Нашелся ли в усадьбе кто-либо, кто «опознал» родственницу, нечаянно нагрянувшую с целой хоругвью?

Кривин стал припоминать.

— Такой рыжий детина, конюх здешний. Он, да еще какая-то монахиня, находившаяся тут невесть зачем. Точно, совершала якобы какое-то паломничество, или обет какой исполняла… я в этом не силен. Эта божья пташка говорила, что знала в Кракове пани Маржанку и даже возила от нее письма к Громобою, пока не приняла постриг.

— Их сейчас нет в поместье?

— Как в воду канули третьего дня.

Появились гусары, помогли подняться Громобою, который хлопал глазами и нес какую-то околесицу, повели вверх по лестнице.

— Надо выйти к солнцу, милостивый государь, — заметил Кривин, кинжалом отхватывая от окорока изрядный кусок и впиваясь в него зубами. — Тошно здесь. Дух крысиный, солома гнилая…

— Погоди-ка. Сударь…

Ходкевич прошелся вдоль стен, высветил еще одну дверь, ударил в нее ногой повыше замка, приналег плечом. Кривин поискал глазами, выхватил из стенной скобы погасший факел, принялся чиркать кресалом. Ходкевич исчез в черном зеве открывшегося прохода.

Наемник успел доесть добрую треть окорока, приложиться к меху королевского посланника, оставшемуся лежать на соломе, — и тут наконец появился Ходкевич. Факел в его руке дрожал, лицо было белее мела.

— Многое я повидал на своем веку, но такое…