Ратник. Демоны крови - Андрей Посняков Страница 21

Отрок покачал головой:

— Ох, Мисаил-боярин, умный ты человек!

— А ты думал! — внезапно расхохотался Миша. — Не был бы умный, давно бы вон, как давешняя девчонка, лежал, царствие ей небесное!

— Во веки веков. Аминь!

Подросток благоговейно перекрестился. Впрочем, это он в том, оставшемся мире, подросток, а здесь уже очень даже взрослый, путь даже и молодой. Молодой и умелый воин, способный на все!

Усевшись к догорающему костру, Михаил задумчиво поворошил хворостиною угли:

— Я вот что подумал, Лекса…

Парень тут же напрягся, аж шею вытянул — слушал, внимал умному человеку с благоговением. Даже рыбину есть перестал.

— Может, эта девчонка не просто так бежала, а знала — куда. Может — к кому-то, кто бы ее мог поджидать в камышах.

— Да, так могло быть, — важно кивнул Олекса. — Вполне.

— Вполне, — Миша вдруг хохотнул. — Но скорее всего — нет. Однако могло… значит, и мы должны эту возможность со счетов не сбрасывать. Вдруг да кто-то сюда заявится, вот на то самое место… в ближайшие дни. Может быть — даже сейчас вот.

Юноша открыл рот, прислушался… вздрогнул:

— Чу! Кажись, веслище плеснуло!

— Ага, веслище… что на той стороне делается здесь и не услышишь. Дежурить нужно. По очереди.

— Что делать, боярин?

— Де… сторожу ночную нести! Дозор.

— Ясно! — Олекса оживленно всплеснул руками. — Я так могу хоть целую ночку не спать!

— Я же сказал — по очереди, — Михаил недовольно скривился. — Ты когда в дозор хочешь?

— Хоть сейчас, Мисаил-боярин! Приказывай только.

— Ну, сейчас так сейчас, — подумав, согласился Ратников. — Дорогу-то помнишь?

— Угу!

— Тогда иди. Вернешься… м-м-м…

— Когда Матица на поклон пойдет!

Матица… Полярная звезда, что ли? Наверное, так и сеть… На поклон — значит, под утро.

— Молодец! Верно все рассчитал, парень.

Олекса аж зарделся от похвалы, заважничал, не перед Мишей — перед собою:

— Я, боярин-батюшка, если что, тихохонько в шалаш прибегу…

— Опять — «батюшка»?

— Не гневайся, Мисаиле-боярин!

— Да не кланяйся ты, сколько раз уже говорить? Собрался? Иди!

Ратников и сам, как мог, старался рассчитывать: с той стороны острова до шалаша минут двадцать ходу — это учитывая ночь. Вряд ли там за двадцать минут что-то такое произойдет, что нельзя бы чуть позже иль раньше увидеть… тем более, все равно Мишу-то разбудить некому. Ладно — уж как решил!

В эту ночь Ратникову приснился сон, странно, но Миша его запомнил, хотя обычно такой вот на сны памятливостью не отличался, как, впрочем, и любой другой человек, кроме совсем уж древних старушек. Ну, не запоминал он сны, даже если когда и видел, а тут вот запомнил — наверное, потому, что разбудили посреди ночи. Олекса и разбудил, кто же еще-то? А сон был престранный! Будто стоит он, Миша, на вершине белой и искрящейся от снега горы, стоит не так просто, а на лыжах, а за спиной у него — рюкзак, а внизу, в долине темно — буря, а на вершине горы — солнышко… даже не солнышко вовсе — а сияющий змейка-браслет!

И вокруг, сколько хватает глаз — снег, снег, снег! Синие долины, снежные шапки угрюмых скал, перевалы… Что за место такое? Михаил мог бы поклясться, что никогда и нигде ничего подобного не видел.

Может, конечно, чуть позже и прояснилось бы что-нибудь в этом сне, если бы не разбудил Олекса:

— Боярин-батюшка, поднимайся! Сам ведь строго-настрого наказал будить.

— Спасибо, что разбудил, молодец, службу знаешь! — Ратников протер глаза, уселся на мягком, заменявшем ложе, мху. — Ну, как там?

— Все спокойно! — тут же заверил подросток. — Уж я все глаза просмотрел.

Ну, уж в этом ему можно было верить.

— Благодарю за службу, товарищ сержант! — пошутил Ратников и, пожелав парню спокойной ночи, вышел.

Ночь была спокойной и тихой, такой, какой и должна быть летняя ночь — спокойной и тихой лишь в меру. И для того только, кто не умеет ходить бесшумно. Миша вот, как ни старался, не умел… в отличие от того же Олексы. Впрочем, такое умение не купишь и не приобретешь — таким родиться надо. В этих вот самых условиях.

Отведя еловые ветки от глаз, Ратников на секунду остановился, замер. И тут же услышал, как где-то неподалеку плотоядно ухает филин, как — чу! — пронеслась меж деревьями чья-то небольшая стремительная тень — белка? Заяц? Как что-то затрещало наверху, на ветках… затрещало и стихло. А вот кто-то пискнул… Наверное, филин все ж таки нашел свою жертву. Интересно было бы послушать ночную симфонию дальше, но нужно было идти, уж потом там, на месте, наслушаться.

Михаил старался передвигаться неслышно, бесшумно, как ходили охотники, и получалось вроде неплохо, но… для человека двадцать первого века, конечно, неплохо, даже просто замечательно, а вот для местных же — хуже некуда! Уж те-то ходили, как индейцы, — и Миша даже надеждами себя не тешил, что сможет перехитрить в лесу охотника, да и вообще — обычного средневекового человека, бывшего куда как ближе к природе, нежели он сам. Не тешил… но старался.

К камышам путник выбрался без всяких проблем — все-таки умел ориентироваться, не потерял еще нюх, даже живя в глуши, приобрел и некоторый опыт. Затаился в ивовых зарослях, место специально выбрал так, чтобы озеро, чтоб камыши, чтоб узенькая полоска песка — чтоб все было как на ладони. Чтоб, ежели что, не отводить потом ветки рукой. Отведешь — покажется, что бесшумно, а на самом-то деле «шильники» услышат на раз. Запросто. Куда там индейцам!

Яркая луна, сверкающая на полнеба, постепенно стала приобретать утренний серебристо-белый цвет, блекли и звезды, а небо на востоке алело пока еще узенькой полосой. Алый, оранжевый, темно-голубой, глубоко-синий такая вот предрассветная радуга. Часа четыре утра, тот самый час, когда так хочется спать. Час волка.

Вот именно, что волка! И волки эти не замедлили появиться. Естественно — двуногие!

Михаил сначала услышал негромкий плеск волны под веслами, а уж потом заметил вынырнувшую из утреннего тумана ладью, небольшую, в пять пар весел. Она шла ходко, видать, плывущие на ней люди хорошо знали фарватер, мелей не убоялись. Разогнав суденышко, разом подняли весла, мягко ткнулись в песок, выскочили.

Немцы!

Разглядев наконец пришельцев почти впритык, Ратников закусил губу — ну точно немцы. Двое монахов с бритыми лицами и с десяток кнехтов — стеганые гамбизоны, кое у кого кольчужка, небольшие, с черным на белом фоне тевтонским крестом щиты, железные шапки. Ну, копья, понятное дело, шестоперы-палицы, даже секиры. А вот мечи только у двух — оружие дорогое, рыцарское. У этих-то наверняка самые плохонькие, хорошие-то клинки не по чину.