Бродячий цирк - Дмитрий Ахметшин Страница 21

— Я решил тебя усыновить, — заявляет он, и смотрит долгим совиным взглядом. Садится на краешек песочницы, как будто у нас целый вагон времени — в принципе, так и есть, до завтрака ещё минут сорок, а для ребёнка время может проплывать мимо бесконечно, как гружёный состав, вагон за вагоном волочащий своё тело через переезд. — Сейчас я еду из Кракова по делам.

Достаёт из чемодана кожаный чехол, вроде как для очков, только больших размеров, из чехла — кисет, оттуда появляется, словно волшебная палочка, трубка и портсигар с горьким табаком. Много позже я, помня этот запах, пытался пристраститься к курению, но ничего не вышло. Обычные дешёвые сигареты вызывали в желудке настоящий пожар, а тот самый запах я так и не смог отыскать.

— Как тебя зовут?

Я ответил, млея и робея перед этим оплывшим, словно свеча, лицом, а потом он забрал мою руку своей холодной, словно одетой в лягушачью кожу, ладонью, и отвёл в здание. Пани директор так и танцевала вокруг нас, нахваливая меня на все лады, но память не сохранила ни одной фразы — всё это сгорело в тепле, которое шло от человека. Он и правда походил на свечку, оплывшее лицо, копна чёрных волос напоминает фитиль, и где-то там, словно нимб у людей на иконах, которыми с неизменным рвением уставляла свой стол пани Банши, пляшет комок пламени.

И там, пока ему делали чёрный густой кофе («сделайте такой, чтобы ложка растворялась; и никакого сахара, слышите!»), он рассказывал мне много странного и беспрестанно повторял: «Точно, как дождь, да, да, точно, как дождь». Всё это моя память живописно дрожащей детской рукой вывела на внутренних стенках черепа.

Получасом позже я, очарованный, повиснув на заборе, смотрел, как он взгромоздился на скрипучий велосипед, установив чемодан на багажник перед собой. Не оглядываясь, налёг на педали и, звякая разболтавшимся звонком, вскоре растворился в дорожной пыли.

Он пообещал, что мы ещё увидимся («точно, как дождь»), но больше я его не видел. Иногда я начинаю сомневаться, действительно ли шесть лет назад ко мне подходил мужчина, которого я мог бы — когда-нибудь, возможно, в будущем — назвать папой?

И вот теперь я держу в руках его вещи, этого фантома, отнесённого течением моей памяти к самому океану забвения.

В коробке больше ничего нет. Я растеряно собираю в столбик кофейные таблетки, которые рассыпаются прямо в руках, вдыхаю тёплый запах табака, больше всего похожий на запах перца, карябающий горло не хуже наждачной бумаги.

Руки разгребают засохшие листья и раскладывают извлечённые из коробки предметы. Кепка. Зонт, похожий на воронье крыло. Таблетки. Мохрящийся обрывок синей шёлковой верёвки — подобной директор нашего приюта привязывал к молнии портфеля свою именную ручку, толстую и блестящую, словно торпеда…

А вдруг — вспыхивает в голове лампочка, — вдруг это его монетка? Я судорожно копошусь в карманах, монетка выпадает из носового платка и катится, вихляя, до тех пор, пока ладонь не прекращает её бессмысленный побег. Пробую продеть через отверстие верёвочку — подходит, хотя приходится повозиться, собирая в пучок многочисленные нитки.

Вновь разделяю шнурок и монетку и распихиваю по разным карманам. Нужно хорошенько подумать, хочу ли я носить талисман человека, который обещал меня усыновить и не сделал этого. Может, он усыновил какого-то другого мальчишку, из другого приюта…

Бегло осматриваю другие коробки (они все, судя по набору предметов, от разных жильцов), пачкая колени, заглядываю под всё, подо что можно заглянуть. Пусто, только моё горячее дыхание гоняет комки пыли.

Вконец опустошённый, я опустился посреди круга из листьев, где ночью сидел Костя. Потом лёг, чувствуя, как шелестит в волосах мусор. И обомлел, увидев над собой внимательный зелёный глаз.

Глаз исчез, снова показалось сырое небо. Под скрип открывающегося окна я сел, судорожно пытаясь вытянуть из пространства между ушами хоть одну дельную мысль. А если это хозяева чердака?.. Как я буду выкручиваться?

— Ну точно, он. Я ж говорю. Тебя что? Прогнали?

В окно, как чёртики из табакерки, ввалились Вилле и Соя.

— Откуда? — промямлил я, чувствуя как возвращается присутствие духа.

— Из цирка твоего.

— Не-а. Погулять вышел.

— Это наше место, — заметил Вилле, пряча руки в карманы. Без поварских колпаков братья уже не выглядели так комично. Оба одеты в грязноватые майки, штаны и куртки, макушку Вилле к тому же венчал огромный, похожий на птичье гнездо, берет. — Секретное место. Как ты о нём узнал?

— Мы нашли с Костей. Ночью. — Мне почему-то показалось, что этот Вилле сейчас решит, что я за ними шпионил, и принялся оправдываться. По правде говоря, их появление здорово выбило меня из колеи. Как будто к сонному ручью, сочащемуся воспоминаниями о размываемых им берегах, прилетела купаться стайка воробьёв. — Ещё до того, как мы зашли в ваш… к вам в замок. Мы увидели падающую звезду. Пошли за ней, и забрели сюда. А сейчас я уже один пришёл.

Вилле разглядывал отверстие в крыше.

— Это ты проковырял?

— Не я. Звезда упала, говорю же. Мы её здесь и нашли.

Я уже сообразил, что лучше было бы нагромоздить сверху ещё какую-нибудь фантазию. Пусть про звезду неправда — этим двоим о ней знать не обязательно.

— Не ври. Сейчас ведь побью, — пригрозил Вилле. Он ухватил меня за ворот рубашки, с неожиданной силой поставил на ноги. — Пока ты об этом месте не знал, дырки не было. Значит, ты.

— Отстань!

Я попытался оттолкнуть мальчишку, и это отчасти получилось. Он отшатнулся, неловко загребая ногами листву, обрёл равновесие и, разведя руки, набросился на меня, словно кошка на воробья.

Мы катались, молотя друг друга кулаками, натыкаясь на сложенную у скошенных стен мебель, за нами с грохотом падали стулья, неловко выставляя ножки, какие-то тряпки и сломанные игрушки бросались под бока и спины, принимая посильное участие в драке. Я не сразу заметил, что монетка, сверкая медью, укатилась в подставленные ладони Сои.

Но похоже, улицы большого города, пусть даже и похожего на добродушного пана, были очень хорошим учителем — куда лучшим, нежели спокойный, как старый пони, сельский приют. Или начальная поварская школа, кастрюли и тумаки пани Луизы так закалили мальчишку.

Одним словом, скоро я выдохся и был прижат обеими лопатками к земле. Соя тем временем набрал в грудь воздуха и выдал высоким дрожащим фальцетом:

— Прекрати-и-ить! Как маленькие! Братец!

— Будет знать, — сквозь зубы сказал Вилле, и свёл на нет мою очередную попытку вырваться. Уселся верхом. — Рассказывай теперь сказки нам.

— Смотри, братец, — Соя рассматривал монетку, поворачивая её на ладони то так, то эдак. — Это он обронил.

— Захочу и не буду рассказывать, — упрямился я.

— А так?

Вилле больно заломил мне палец. Скрипя зубами от унижения, я сдался.