Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 20
Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин читать онлайн бесплатно
Ознакомительный фрагмент
– Да нет, почему же, – сказал Иван Афанасьевич, немного теряясь и садясь на мою постель, – такое вполне по-насему, по-русски. Говорят, будто бы преподобный Сергий Радонежский в день Куликовской битвы молился с другими иноками в церкви за много верст от места побоиса и вдруг во время молитвы воскликнул: «Радуйтесь, братие, мы победили!» Если всё так, как ты говорись, это великая благодать Божья, это знак, отметина тому, сто тебе предназначена великая судьба…
– Ежели бы вы были знакомы с учением Эммануила Сведенборга, – фыркнул Карл Павлович, – вы бы знали, что однажды Эммануил Сведенборг обедал в Гётеборге; вдруг он взволновался и отложил вилку; его спросили, в чем дело; Сведенборг сказал, что в Стокгольме вспыхнул пожар, угрожающий его дому; и действительно, в тот день был пожар. А в другой раз Сведенборг, будучи в Амстердаме, во время беседы переменился в лице и прекратил разговор; придя в себя, он сказал: «В этот самый час умер русский император Питер»; и действительно, все сошлось… Ich personlich uberpruf… [75]
– Я и сам отлично знаю, в какой день это случилось, Карл, – недовольно воскликнул Иван Афанасьевич. – И хотел бы, стобы этот день каким-нибудь волсебным способом изгладился из моей памяти! Но это ни о чем есе не говорит!
– Вы не верите великому ученому, – покачал головой Книппер. – А ведь есть вполне разумное определение – телевизор, человек, который способен видеть на расстоянии; конечно, природа сего загадочного явления до сих пор неизвестна науке, но природа вообще полна загадок; мы не знаем причин электрической силы или тайну зарождения жизни; вопрос исключительно в том, как научиться управлять такой способностью и возможно ли извлечь из нее коммерческую выгоду…
– Да, – чешет в затылке премьер-министр, – это интересный вопрос…
Начали спорить и ругаться о моей дальнейшей судьбе.
– Мальчик чуть не умер, а вы хотите из него коммерцию сделать? – вскипел Иван Афанасьевич. – Все, довольно! Собирайся, Сеня, поедесь со мной.
– Я предупреждаю вас, Иван Афанасьевич, – строго произнес Книппер, – возврата к прошлому уже не будет; более я вашего воспитанника не приму…
– К черту! Коммерсанты…
я которой Иван Афанасьевич отрекается
Я провел ночь в горячке и бреду в квартире Ивана Афанасьевича на Васильевском острове; его жена, Аграфена Михайловна, увидев мое полуобморочное состояние, вскинула руки. «La fievre jusqu’au soir… [76] А ты куда смотрел, олух царя небесного! – закричала она на мужа. – Погубить дитё хочешь? Иди к доктору!» – «Все доктора спят уже, – заплакал Иван Афанасьевич. – К Роджерсону [77] разве сто…» – «К Роджерсону! Ты, Иван Афанасьевич, я смотрю, мильонщиком стал, только родную жену забыл уведомить…» – «Ну какой из меня мильонсик, Груса…»
Явился доктор, студент. Он спросил, какие лекарства давал мне Карл Павлович, а потом потребовал соорудить горячую ванну; меня затолкали в ванну, я заорал; совершенно обессилевшего, меня вынули из воды и закутали в заячью шубу. Все, что я помню после, – голос Аграфены Михайловны, тихо напевавшей старинную песню.
Следующей ночью я снова увидел свой сон: огромный брандскугель катится с горы к вратам крепости; бьют барабаны; горят огни; русские солдаты маршируют навстречу неприятелю; зеленый мундир подбит алым сукном, прикручен багинет [78]. А на стенах крепости – турецкие бунчуки: полумесяцы с конскими хвостами, переплетенными симургами и грифонами [79]; Боже всемогущий, сколько их! тысячи!
– Мушкатеры! – кричит офицер. – Час вашей славы настал; не ради желчи, а ради совести; ради всего братства христианского; за матушку Екатерину; за честь русскую; кто взойдет на вал первым, тому награда: чин через одну ступень, а солдатушкам по ста целковых… За мною, братцы!
Офицер оборачивается, и я узнаю в нем секунд-майора Балакирева; глоб де компрессьон [80] разрывается, солдаты проникают в крепость по дымящимся еще обломкам; вот фурьер Данила со штыком наперевес, вот Коля Рядович, Кащей и Юшка; вскипает всеобщий рукопашный бой, турки не уступают ни дома, им дан смертный приказ; вот барабанщик Петька Герасимов падает, сраженный янычарской пулей; вскоре стены и улицы, крыши и дверные проемы, – все превращается в наливочный хаос Линнея, – единый, мельтешащий настой; так анималькули уничтожают и пожирают друг друга; се, натура! я познал тебя…
Иван Афанасьевич и Аграфена Михайловна нашли меня вне постели; я забился в угол и, поджав колени, дрожал и плакал; меня перенесли назад в кровать, но исправить мое состояние было уже нельзя; знание природы вещей проникло в мою кровь и плоть.
* * *
Через несколько дней мне стало лучше; решено было перевезти меня на мызу к Ивану Перфильевичу, подальше от грязного и шумного Петербурга. Долгое время мы ехали в карете молча; Иван Афанасьевич читал Мармонтеля [81], а я грустно смотрел в окно. Лигово, Стрельна, Петергоф, – несмотря на позднее время, всюду кипела работа; возводились дома и дворцы, разбивались парки; тогда это были орловские имения.
Ораниенбаум встретил нас своею немецкой привычностью; одна улица в два ряда домов, все деревянные, за исключением таверны и кирхи; на заливе было несколько рыбачьих лодок, вдалеке левиафаном громоздился Кронштадт. Мы остановились у берега дать лошадям передохнуть.
– Это я во всем виноват, – сказал Иван Афанасьевич. – Актерское искусство развивает в живом уме силу воображения, которое может переродиться в нечто… болезненное… Надо сто-то делать с этими видениями, Сеня, иначе всё кончится парсиво… Меня в Сибирь, а тебя – к протоинквизитору… [82]
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии