Знак кота - Андрэ Нортон Страница 20

Прежде чем я успел пошевелиться или попытаться защитить себя, она оказалась надо мной, и ее огромные клыки сомкнулись на моем левом запястье, вызвав такую пронизывающую боль, что я невольно закричал. Теперь горло, оцепенело подумал я. Но почему сейчас?

Кровь брызнула струей из раны. Кошка отошла в сторону, и я пополз к пруду с водорослями. Я должен был остановить кровь, если смогу. С помутившимся от боли сознанием я горбился, ожидая тяжести звериного тела на своих плечах, клыков, нашедших мое горло и вытряхивающих из меня жизнь, Как если бы я был гигантской крысой.

Я поднялся на колени и наклонился вперед, моя покалеченная рука погрузилась в жгучую воду, густую от водорослей. Я подумал, что за свою жизнь не раз прежде испытывал боль, но этот ничем не оправданный укус за какие-то мгновения полностью лишил меня сил. Я упал грудью на смягчившие удар водоросли — и мира не стало.

Сколько я так пролежал — не помню, но вскоре ко мне вернулось смутное сознание, снова заставившее меня ползти. Как я выбрался из пруда к подножию скалы, я не узнаю никогда, но там я понял, что больше не в состоянии двигаться. Кошка до сих пор не прикончила меня. Тем не менее даже повернуть голову и посмотреть, что она собирается делать, было свыше моих сил.

Вокруг стоял жар от красно-полосатого камня надо мной, и этот жар впитался в мое тело, стал частью огня, пытающегося, казалось, спалить меня дотла, Но забытье, в котором я пребывал только что, ушло, и даже этого убежища мне не осталось.

Моя голова упала набок, камень рассадил мне щеку, и эта маленькая боль усугубляла прочие мучения. Открыв глаза, я не увидел ни пруда, ни зеленых и оранжевых водорослей — только бескрайнее пространство красного цвета, похожее на равнину, огромную, как Безысходная пустошь.

По ней что-то двигалось, прыжками приближаясь ко мне. Кошка! Я старался двинуть рукой в бессильной попытке защитить себя, неспособной, конечно, хоть как-то помешать ее атаке.

Но ко мне приближалась вовсе не она, Миеу подбежала ко мне, и в ее пасти качалась подвеска с кошачьей маской, Я ощутил вес ее лапок на моей раненой руке и снова вскрикнул, когда она уронила подвеску мне на грудь. Она лизнула шершавым язычком мою щеку — словно умывала, утешая, испуганного котенка.

Я говорил с ней, и она отвечала мне, но потом я так и не мог вспомнить, что мы сказали друг другу. Но на некоторое время я успокоился, и боль моя стала вполне терпимой.

Затем на равнине красного песка снова возникло движение. Песчинки, словно легкая пыль, облаком поднимались за всадником. Мой брат осадил ориксена, сидя в седле с обычной своей небрежностью, хотя зверь пятился и брыкался, пока всадник сильно не ударил его по голове за уязвимыми ушами.

Он ударил его почти что рассеянно, внимание его было сосредоточено на мне, его губы кривились в усмешке презрительного удивления.

— Слабак! — Он чуть подался вперед, словно желая лучше рассмотреть то, что осталось от меня, и позлорадствовать. — Не мужчина, а вечный ребенок — смирись с тем, что ты есть, и оставь настоящую жизнь тем, кто лучше тебя! — Его смех прозвучал как рев кота, бросающего вызов на бой,

Я не мог сейчас ответить на какой бы то ни было вызов. Он был прав — я слабак, и даже собственное тело отказывается повиноваться мне. Он снова расхохотался и послал ориксена ближе, направляя на меня копье, пока я не подумал, что он собирается совершить поступок, немыслимый даже для самых диких из варваров, — убить своего родича.

Однако он, скорее, пытался подцепить острием копья цепочку подвески, чтобы окончательно и бесповоротно сделать ее своей. Миеу вскочила и зашипела. Тельце ее вдруг сделалось вдвое больше, она ударила по металлическому наконечнику лапой. Она добилась лишь того, что брат резко взмахнул копьем, отбросив ее в сторону кричащей от боли и гнева. Я попытался встать, и брат, продолжая смеяться, уехал прочь. Но кошачья подвеска все еще ему не досталась.

Хотя она по-прежнему лежала у меня на груди, я увидел, что она в то же самое время поднялась в воздух, пока вдруг не увенчала посох, который мог бы быть почетным знаком какого-нибудь Дома. Но ни один Дом такой эмблемы не носил.

Миновал полдень. Даже здесь, в Вапале, где природа наиболее благосклонна к человеку, эти несколько дневных часов были временем, когда торговцы опускают занавеси в своих лавках и сами укрываются в их тени.

Манкол клевал носом на своей подушке за прилавком, то и дело всхрапывая и просыпаясь, чтобы в замешательстве осмотреться вокруг, прежде чем снова погрузиться в дремоту, которой не избежать никому из нас.

У нас есть внутренний двор, где растет зелень, какой в пяти землях больше нигде нет. В сокровищнице Равинги было много растений, которые можно увидеть разве что в императорских садах, где эти дары из восточных земель для большинства из нас, полулегендарных, тоже растут, хотя и нелегко приживаются.

Маленькие крылатые существа вились над яркими цветами, другие ползали по земле или прыгали. Они тоже встречались только в землях плоскогорья. Под лучами солнца растения испускали пряный запах. Сидя на мягкой подстилке, моя госпожа глядела на свои маленькие владения. Но на лице ее не было удовлетворения. Возможно, она подсчитывала свои оплошности и ошибки, за которые с нее могли сурово спросить позже.

Перед ней стоял низенький столик, едва ли больше подноса для полуденной трапезы. На нем лежали несколько скрученных свитков и один развернутый, прижатый по краям тонкими инструментами. На коленях у нее была черная, местами пожелтевшая от времени шкатулка, под откинутой крышкой которой виднелись клубочки ниток для шитья всех оттенков радуги.

У меня была своя задача, и я занималась ею, хотя, до того как я пришла к Равинге, была еще не слишком искусна в обращении с иглой, поскольку в то время я ездила верхом и охотилась и знала свободу, которой не видывало большинство людей моей касты. Однако я заставила себя освоить то, что сейчас стало частью моего ремесла, и, упорно трудясь, я овладела хитрой вышивкой, которой учила меня Равинга — поспешно и порой нетерпеливо, поскольку ей нелегко было справиться с собственной убежденностью, что каждый способен быть так же искусен, как она сама, если только чуть постарается.

В течение этого дня я, тщательно подбирая цвета и следя за наклоном стежка, вышивала узор, который мог бы подойти для наплечной сумки высокопоставленного слуги одного из Шести Домов. Но ни к чему, что я знала или слышала когда-либо, этот узор отношения не имел, поскольку вышивала я голову песчаного кота, так тщательно изображенную, что она казалась маской настоящего животного, сорванной с его черепа и уменьшенной в несколько раз.

Хотя геральдические звери обычно изображаются выражающими каждый по-своему вызов или угрозу, этот был спокоен, словно кот был всезнающим и наблюдал за происходящим вокруг, еще не готовый принять участие в событиях.

Глаза его были из искусно обработанных драгоценных камней — чистых золотистых цитринов. Они были не огранены, как обычно поступают с им подобными, а отшлифованы, и, когда я внимательно рассматривала их, мне казалось, что я видела в их глубине тонкий, как волос, черный штрих вертикального зрачка.