Промысел Господень. Летописи крови - Евгений Таранцев Страница 20

— Суть его силы.

— Хватит спорить, Кассандра. Хватит играть словами. Я стар, быстро устаю. Сейчас мне нужны краткие ответы, а не теософский диспут.

— Ты нетерпелив. Как я смогу помочь тебе, не поняв, что творится с тобой?

— Делай это быстрее.

В доме Кассандры есть потайная комната. Она оббита черным бархатом, в котором тает свет. Стены скрываются за массивными стеллажами, забитыми историческим хламом. Здесь Кассандра хранит свое прошлое. Свои ошибки и просчеты, равно как и свои достижения. Здесь она творит свои ритуалы. Общается с богами и духами.

Часть ее работы составляют фокусы, одурачивающие простаков. С таких гадалка берет не много, зная, что правду им знать совсем необязательно, а мзда их — всего лишь возмещение технических затрат. Другая часть — опасное балансирование на канате, натянутом над пропастью, дно которой — лабиринты по ту сторону Стикса, а вершина — растворение в божественной сущности, теплой эманации высшей силы, где все деперсонифицированно, развоплощенно. И первое и второе одинаково губительны. Взлет и падение будут означать провал, конец длинной жизни, давно потерявшей свой первозданный смысл.

Прежде чем приступить к работе, Кассандра взвешивает, оценивает клиента. Кому-то стоит соврать, отговориться. И это скорее ее откуп. А кто-то действительно требует выложиться на всю катушку, отдать себя мягкой бездне транса, игре со сверхсилами, трансцендентными, едва уловимыми… все это слова…

Никто так не знает реальную цену игры со случаем, как старая ведунья.

На столе, чей возраст скрыт за черной скатертью, лежат старые Таро. Истинные, не забывшие, как отличают ложь от правды. Они хранят верность своему создателю, когда-то решившему, что порядок лучше хаоса. Они — путеводная нить сквозь метафоры Его воли. Только через них можно подобрать ключ к небесным вратам, за которыми живет откровение.

Карты стары, материал покрыт трещинами и вмятинами. Рисунок едва уловим. Да для слепца он и не важен. Гадалка помнит каждую карту по ее фактуре, узору микротрещин пергамента. По теплу силы. По вкусу знания. Кассандра греет колоду в руках, прислушивается. Пытается поймать и понять настроение карт. Для нее это — испытание на прочность. Потом дрожащие руки со скрюченными подагрой пальцами выкладывают цыганский крест. Все карты — рубашкой вниз. Словно разыгрывается спектакль. Со своей драматургией, внутренней логикой, предлагаемыми обстоятельствами и перспективой. И зритель, затаив дыхание, ждет, когда поднимут занавес.

— Я вижу твое будущее, Шерхан. Вижу ясно и четко. Оно полно крови, лишней и бессмысленной. Ты ничего не добавишь к уже сделанному. Но пути назад уже нет.

Голос старухи дрожит. В горле теснится валун жажды. Простой, требующей только воды. Пустые глазницы прикрыты веками. Седые волосы всклокочены, страшной короной торчат во все стороны.

— Я вижу смерть, дышащую тебе в затылок. Но ей не достать тебя. Ты ускользаешь угрем из ее рук. Но рано или поздно старуха с косой обгонит тебя и придет к финишу первой. Я вижу, как на ветру дрожит огонь от твоей свечи и в нем пляшут тени твоих врагов. Но это еще ничего не значит.

По очереди карты являют миру свое лицо.

Повешенный, суть которого — перевернуть все с ног на голову: правду на ложь, белое на черное, тепло на холод.

Башня. Оплот мрака, сосредоточение злой силы. Удушающей, поглощающей, мучительной.

Колесница. К осям которой крепятся острые серпы. Они подрезают ноги бегущих перед ней. А позади стелется ковер пламени, в котором горят изъеденные проказой трупы.

Императрица с длинными черными когтями, на которые, словно на вертела, насажены детские трупики. И руки, по которым струится жертвенная кровь.

Демон, имя которому легион. Чья кровь еще помнит время, когда он был Денницей, вестником света. А обернулся Врагом, проклясть которого стало хорошим тоном.

Смерть. Просто смерть. Лишенная иного смысла. Лета, река забвения. Стикс, последний рубеж.

Харон, усталый перевозчик. Тысячи лет он несет груз ответственности за тех, кто пришел на берега Стикса. Тысячи лет он ждет преемника, осмелившегося встать за ветрило погребальной ладьи.

— Ты задумал страшное. Но судьба благоволит к тебе. Тешься ее мимолетным покровительством. Надолго ли хватит звездной благодати?

Но вдруг лицо старухи меняет выражение. Оно словно сдувается, морщины неосторожными ручьями прорезают кожу вокруг слепых глаз. Рука дрожит, ощупывая последнюю карту.

— Я могла ошибиться… могла ли? О Боже, только не сейчас. Не этот расклад…

— Что ты несешь, старая карга?

— Тихо, Шерхан, молчи. Не разрушай построенное нелепыми возгласами. Тебе не понять этого… даже не старайся.

Последняя карта. Круг замкнулся.

Влюбленные. Энергия новой жизни. Перечеркивает все сказанное выше.

— Пожалей меня, Шерхан. Я разучилась плакать. Вместо слез мои глаза кровоточат и источают гной. Последняя карта… она говорит, что твои усилия… решай сам, Шерхан, мне больше нечего сказать.

— Ты врешь! Я вижу это. Думаешь, я идиот, которому можно скормить всякую дребедень?! Я же тебя собственными руками придушу!

— Да, лучше убей меня. Но больше ни слова! Они приказали мне молчать. Ты не знаешь, что может случиться из-за их гнева. Весь твой маленький приватный ад не видел ничего подобного.

— А твой ад случится прямо сейчас, если ты не перестанешь кудахтать эту чушь.

— Мне не страшно. Не пытайся меня запугать. Я боюсь только их.

Шерхана бьет мелкая дрожь ярости. Руки мнут скатерть. Длинные ногти, ставшие прочнее стали, впиваются в дерево столешницы.

— Я запомню, старуха. Я все запомню. И придет день, когда ты получишь счет от меня.

— Успокойся, я не дотяну до того времени.

Черный «линкольн-таункар» полз по крестословице переулков нижнего Луксора. Он был похож на отвратительную гусеницу, покрытую зловонной слизью. Шины царапались о булыжник мостовых. Внутри, отскакивая от стен автомобиля, бушевала злоба.

Шерхан, ставший туманом, пропитанным ужасом и смятением, бился в агонии. Он бредил наяву. Кровь бурлила в жилах, била фонтаном из носа и ушей. Черная кровь, требующая замены. Шерхан рвал кожу на груди, пытаясь добраться до сердца. Ребра выворачивались наружу. Сейчас Ватеку нужна была его измененная форма. Только в ней он мог избавиться от слабости человека. И метаморфоза эта была мучительна. Кожа обгорала сама собой, словно он потерял иммунитет к солнечному свету. Яркие вспышки боли обжигали сознание. Превращали его в пепелище. Шерхан выл и кричал, съедаемый превращением.

Когда от человека осталась только груда кипящей плоти, Шерхан мысленно воздействовал на сервопривод стеклоподъемника. Окно открылось, и на волю вырвался зверь. Он понесся по улицам, стремясь убивать и упиваться приносимыми страданиями. Только так вампир мог насытиться в этот раз.