Город смерти - Даррен О'Шонесси Страница 20

— А мне без разницы, чего вы там думали, — отрезал он, испепеляя взглядом мое отражение в зеркале. — Я вашу породу знаю. «Окошко», «Шанкар» и его Высокопреосвященство Кардинал сидят у вас на плечах, как сам Боже Правый. Только меня этим не возьмешь, ясно? — Он нажал на клаксон, припугнув безвинного прохожего, и уже собрался опустить стекло, чтобы напуститься на того с руганью, но тут загорелся зеленый и нам пришлось трогаться с места — иначе поток идущих за нами машин мигом вытеснил бы нас на тротуар.

— Кардинал, — рычал он. — Большая шишка. Деньгами швыряется, как конфетти. И все их ловят, улыбаются, тянут губки целовать его шелудивый зад. Аж блевать хочется. К его деньгам я за все золото мира не притронусь… да хоть приставь мне ствол ко лбу, не притронусь, нет. Отравленные это деньги. Чумные.

— Вас послушать, так он вам какую-то большую гадость сделал, — заметил я. — Он что: разорил вас, ограбил, болонку вашу изнасиловал?

— Мне? Да он ко мне в жизни и на километр не приближался. Будет он напрягаться, как же! Я простой шоферюга. Ему на меня тьфу!

— А чего же вы так кипятитесь?

— За город обидно. Как он его, а… Я еще застал времена, когда здесь было хорошо жить. Блин, конечно, и тогда дела обстояли не как в сказке. Не как в Изумрудном городе каком-нибудь. Проблемы — они везде проблемы. Но мразь знала свое место и не рыпалась. А теперь благодаря ему она всем заправляет. Полицией, мэрией, профсоюзами. Всем-всем-всем. Куда ни глянь, одна погань. Все куплены, все замазаны. А кто постарался? Этот козел.

Вокруг таксиста самый воздух трепетал от возмущения и ненависти. Его обличительные слова пробудили во мне стыд, но проглатывать их я не собирался. Раз уж мне предстоит работать на Кардинала, ругать его — все равно что ругать меня. Я счел своим долгом дать ответ.

— А что же вы не уезжаете, если вам здесь так противно? — спросил я.

— Чтоб я уехал? — Будь у него во рту сигара, он выплюнул бы ее в припадке бешенства. — Кто, я? Чего это я уеду? Это и мой город тоже. Налоги плачу. На жизнь зарабатываю. Натаниэль Мид под чужую дудку не пляшет. Его не запугаешь и не купишь.

— Натаниэль Мид, — повторил я. — Это вы?

— Да.

— Я запомню.

— Запоминайте-запоминайте.

Я постарался удержать имя в памяти на всякий случай — как вчера сказал Кардинал, никогда не знаешь, какой ошметок информации тебе на что-то пригодится. Среди многомиллионного населения города очень мало людей, которые не побегут с доносом к Кардиналу при малейших признаках бунта против его власти. В это свежее солнечное утро я и в мыслях ничего подобного не имел, но приятно было знать, что в случае чего я могу положиться как минимум на одного человека, удрать, если понадобится, на его такси.

Мид высадил меня у «Шанкара»; я ожидал, что от антихристова слуги он чаевых не примет, но он взял деньги молча: верно, считал, что убеждения убеждениями, а бизнес — бизнесом.

Как только я представился администратору, он рассыпался передо мной мелким бесом: выскочил из-за стойки и, отмахнувшись от своих ассистентов, чьей обязанностью вообще-то было сопровождать клиентов, повел меня в главный зал, к столику номер девятнадцать, где ждала Соня. Со мной он обходился как с почтенным завсегдатаем.

«Шанкар»… Его хозяйкой была Леонора Шанкар, женщина, которая, как считалось, стояла за спиной Кардинала в годы, когда он только поднимался наверх. Крупнейший ресторан города в смысле престижности, заведение, куда стремились попасть все, кто что-то собой представлял. Но если ты не принадлежал к команде Кардинала, ты за все богатства мира не купил бы ни одного места за столиком; ресторан был зарезервирован для его людей, от чистильщиков сапог и рядовых бойцов Контингента до высшего руководства. Отличная кухня, замечательная атмосфера и неограниченный кредит, покрываемый исключительно из кармана Кардинала, — такая вот служебная привилегия для членов организации. Порой двери открывались перед человеком со стороны: Кардинал, Форд Тассо и Леонора могли приглашать кого хотели — но происходило это редко, и за чужаками следили в оба.

Внутри это огромное здание состояло из одного-единственного зала, разделенного на два яруса. Пол верхнего яруса был сделан из прозрачного стекла. Женщины в юбках и с чувством собственного достоинства обычно вкушали пищу внизу.

Зал был отделан стеклом, мрамором и алюминием. Леонора Шанкар славилась своей любовью ко всему холодному: суровое однообразие ее ресторана было прямой противоположностью изнеженной роскоши штаба Кардинала. Тут не было никаких ковров, которые, приятно стелясь под ноги, смягчали бы общее впечатление мрачности. На декор посетители частенько сетовали, но когда тебя кормят бесплатно, излишняя разборчивость неуместна.

Акустика в зале была занятная. Такому звучному эху позавидовал бы любой собор. Каждое движение отзывалось отголосками. Звуки шагов по кафельному и стеклянному полу, смех, кашель, нашептываемые на ухо тайны, звуки скребущих по тарелкам ножей и вилок, звяканье стаканов, разнообразные кухонные шумы: все это пробегало по залу волнами и сливалось воедино, отражалось от стен, кружилось между людьми роем сердитых жуков. С непривычки это раздражало. Сначала тебе казалось, будто ты в зоопарке, в час кормежки, запертый вместе со зверями. Мысли путались: в уши лезли разговоры за десятым от тебя столиком; мирно хлебая суп, вдруг слышишь ключевую фразу анекдота, рассказанного пять минут назад; чокнешься с сотрапезником бокалами — и мелодичный звон не утихает несколько часов.

В «Шанкаре» невозможно было уединиться или поговорить по секрету. Все, кто там находился, служили Кардиналу. Бояться им было некого. Ежедневно успеваешь подслушать, как обговариваются операции, планируются убийства, решаются чьи-то судьбы. Это было самое безопасное место во всем городе, не считая «Парти-Централь». Прослушивание невозможно. Осведомителям вход заказан. Существовал неписаный закон: то, что услышано в «Шанкаре», за его пределами не обсуждается, а если столкнешься с делом, которое к тебе прямого отношения не имеет, молчи в тряпочку. Этот закон мы свято выполняли: его нарушение каралось смертью на месте.

Рядом с Соней сидел какой-то мужчина. Вид у него был престранный: закутан в какие-то просторные бурнусы и шарфы, на ногах сандалии, в длинные волосы вплетены цветные ленты, лицо покрыто татуировками, которые издали казались настоящими, но при ближайшем рассмотрении оказались просто гримом. Когда я подошел к столику, он вскочил и, прежде чем я успел открыть рот, указал на меня костлявым пальцем.

— Капак Райми? — спросил он, закатив глаза в притворной истерике. Я кивнул. — И-и-и-и! — взвизгнул он, театрально воздев руки. — Больно рано! — возопил он. — Больно рано! — И, сделав пируэт, без каких-либо других слов унесся в другой конец зала.

— А это еще что за хрен? — спросил я, озадаченно глядя ему вслед.

Видя мое изумление, Соня усмехнулась.

— В нужный момент он сам представится, — заметила она. — Не хочу портить эффект.