Свет вечный - Анджей Сапковский Страница 20

– Ты знаешь, куда уехал каноник? К себе, в Рогов?

– Allerdings, – подвердил Аллердингс. – Неисключаю, что надолго. Во Вроцлаве создалась неприятная для него атмосфера.

– Отчасти из-за меня.

– Может это заденет твою гордость, – Аллердингспосмотрел на него через плечо, – но я скажу тебе: слишком себе льстишь.Если ты и был предлогом, то одним из множества. И не самым важным. ЕпископКонрад уже давно косо смотрел на каноника Отто, все искал оказии, чтобы насолитьему. Наконец, представь себе, порылся в генеалогии и признал каноника поляком.Никакой это на Беесс, объявил он, но Бес. Самый обыкновенный в мире польскийБес. А польским Бесам не место во Вроцлавском епископстве. Размечтался польскийБес о прелатуре в соборе? Так пускай себе валит в Кнежин или Краков, там тожеесть кафедральные соборы.

– Соборы, если быть точным, в Польше есть еще вПознани, Влоцлавеке, Плоцке, и Львове. А Бесы, тоже для точности, не являютсяполяками. Их род происходит из Хорватии.

– Хорватия, Польша, Чехия, Сербия или какая-нибудьдругая Молдавия, – надул губы Аллердингс, – то для епископа один пес,один Бес и один черт. Все это славянские нации. Враги. Плохо к нам, истиннымнемцам, настроенные.

– Ха-ха, очень смешно. Но так оно и есть. А знаешь вчем парадокс?

– Не знаю.

– А в том, что вредя канонику, епископ вредит сам себе.Отто Беесс во Вроцлавском капитуле был практически один, кто постоянноподдерживал епископа в вопросе неограниченной власти папы; остальные прелаты иканоники всё более открыто заявляют о совещательности. Епископ своими интригамилишается сторонников, это может для него плохо кончиться. Собор в Базеле всёближе. Много изменений может этот собор принести… Ты меня слышишь? Что ты тамделаешь?

– Сапог чищу. В дерьмо наступил.

С весны 1428 года Вроцлав был островом в море войны, оазисомв пустыне военного разрушения. Хоть и огражденная от мира руслами Олавы и Одры,хоть и оберегаемая мощными стенами, силезская метрополия была далека от того,чтобы купаться в благостной роскоши безопасности и уверенности в завтрашнемдне. Вроцлав слишком хорошо помнил прошлую весну. Память была живой и настолькореальной, почти ощущаемой на ощупь. Жило в ней зарево пылающего Бжега, Ричина,Собутки, Гнехович, Сьроды и удаленных почти на две мили Кантов. Вроцлав помнилначало мая, когда с городских стен смотрел на армию Прокопа Голого глазами,слезящимися от дыма сжигаемых Жерников и Мухобора. И не прошло еще шестьнедель, как с юга шли вниз по Одре Сиротки, как все колокола метрополии в ужасеобъявляли об их подходе к Олаве на расстояние не более одного дня пути.

Вроцлав был островом в океане войны, оазисом в пустыне пеплаи пожарищ. Земли на юг от Вроцлава стали необитаемым пепелищем. За стенамиВроцлава, которые в мирное время давали приют пятнадцати тысячам человек,сейчас искало убежище почти еще столько же. Вроцлав сжимался, существовал втесноте. В атмосфере неуверенности и опасности. В ауре парализуещего страха. Иповсеместного доносительства.

Виноваты были все: епископ, прелаты, Инквизиция, городскаявласть, рыцари, купцы. Все. Те, кому безопасность города была понастоящемунужна. Те, которые видели гуситсткого шпиона за каждым углом и с ужасомвспоминали прошлый год: открытые предательством ворота Франкенштейна и Рихбаха,добытый коварством замок на Сленжи, заговоры в Свиднице, диверсии в Клодзке.Те, которые считали, что облава на шпионов выгонит настоящих и фактическихшпионов из укрытий. И те, которые ни в каких шпионов не верили, но которымпсихоз страха был очень на руку. Все поощряли доносительство, усиливая страх ивсеобщий перепуг, приводя к тому, что паника возвращалась рикошетом ненависти ипреследований. Ведь предатели, чародеи и гуситы могли прятаться везде, закаждым углом, в каждом закоулке, в любой одежде. Подозревался каждый: соседка,так как не одолжила сито, торговец, так как дал сдачу обрезанным скойцем,столяр, так как говорил всякие гадости о пробоще, [41] сампробощ, так как пил, и швец, так как не пил. На то, чтобы на него донесли,несомненно заслуживал кафедральный учитель, магистр Шильдер, так как на стенахкрутился возле бомбарды. Доноса был достоин вне всякого сомнения советникШеурлейн, так как во время воскресной мессы ужасно пёрднул в костеле. Подподозрением был городской писарь паныч Альбрехт Струбич, так как хоть и болел,но выздоровел. Под подозрением был Ганс Плихта, городской стражник, так какдостаточно было посмореть на его рожу, чтобы стало ясно: пьяница, бабник,взяточник и вообще продажный человек.

Под подозрением был жонглервеселун, так как устраивал игры ихохмы, подозревался плотник Козубер, так как над этими хохмами смеялся.Подозревалась панна Ядвига Банчувна, так как завивала волосы и носила красныебашмачки. Пан Гюнтероде, так как произносил имя всуе. Вызывал подозрениекожевник, так как вонял. И нищий, так как вонял еще сильнее. И еврей. Посколькубыл евреем. А все, что плохое, – это ж от евреев.

Доносов и наушничества становилось все больше, конъюнктураподпитывала сама себя, разрастаясь, как снежный ком. Скоро дошло до того, чтосамыми подозреваемыми становились те, на кого никто не донес. Так что, зная обэтом, некоторые доносили сами на себя. И на ближайших родственников.

Было бы странно, если бы в этом море доносов не нашлось хотябы одного доноса на Рейневана.

Но нашелся. И не один.

Его сцапали на Соляной площади, которую он пересекал,лавируя между лавочками, по дороге на завтрак. Он завтракал «Под головою мавра»ежедневно. Регулярно. Слишком регулярно.

Его сцапали, выкрутили руки, приперли к ларьку. Их былошестеро.

– Рейнмар Беляу, – сказал бесстрастно главарь,потирая плоский и отвратительно обезображенный болезнью нос. – Тыарестован. Не оказывай сопротивления.

Он не оказывал. Потому что не мог. В голове у него мутилось,от неожиданности был как во сне, не слишком понимал в чем речь.

«Ютта, – думал он лихорадочно и беспорядочно. –Ютта. Алтарист Фелициан выследил место заключения Ютты. Но как я свяжусь салтаристом? Если буду сам в заключении? Или мертвым?»

Вокруг уже собиралась и увеличивалась толпа.

– Нука, – махнул тот, что с обезображеннымносом. – Вяжите пташку. Наложите ему путы.

– Наложите, наложите! – Сквозь столпотворениепродирался седой верзила в кожаном кафтане и с мечом, в компании с несколькимивооруженными. – А когда наложите, отходите. Потому что он наш. Мы его ужепару дней выслеживаем. Вы поспешили, ну да ладно. Но сейчас выдайте его нам.Наши права выше.