Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина Страница 20

Когда открыла глаза — увидела, что давно рассвело. Не шесть утра, а позднее, намного. Дотянулась до анимофона, оставленного на полу рядом и посмотрела: девять, сообщений и звонков нет. Будильник или не сработал, или сбился, но в привычное время не поднял меня. Не в этой жизни я последний раз спала так долго.

Обернулась на Юргена — тот лежал на животе, на своей половине, отделив себе легкое одеяло, а мне оставив теплое. Мирно спал, — едва укрытый, взлохмаченный, с неудобно подвернутой рукой, отчего на спине ассиметрично выпирала лопатка. Очень осторожно выбралась, забрала обновку и сбежала в ванную. Умылась, расчесала пальцами волосы, почти раздирая спутавшиеся пряди, и одела платье. Все сделала, и все равно застряла, топчась на коврике не зная, — когда выйду, что делать? Что сказать? Как себя вести?

Несколько минут в убежище…

— Ирис, ты что-нибудь пить будешь? Я чайник ставлю.

Юрген проснулся, встал. Его силуэт прошел тенью по матовому стеклу двери, — в сторону прихожей и кухонного угла.

— Чай…

Вечно прятаться не могу. Переступив через границу страха и неловкости, вышла в комнату и тут же встала к панорамному окну, сделав вид, что рассматриваю город. Чуть затемненная экранированная снаружи поверхность запотела кружком от моего дыхания, так я близко к нему подошла.

— Мерзнешь?

Внезапно я поняла, что стою не просто у самого окна, а еще и у стены. В уголке, как загнанная мышь в большой коробке. Сцепила руки, втянула голову, сжала ноги так, что балансировала почти на цыпочках.

— Чуть-чуть. И не привыкла к большим комнатам, неуютно. Непривычно, извини…

— Подожди минуту.

Он быстро умылся, оделся в темную футболку и такие же темные легкие штаны, оставшись босым. А для меня достал свитер и носки. С последних срезал бирку и снял пластиковый зажим.

— Свитер чистый, носки новые. Влезай.

Пока я без споров разворачивала просторный для меня свитер и потом надевала носки, Юрген отсоединил длинную часть компьютерного стола и приставил торцом к кухонной стенке, параллельно нижним тумбам. Получился узкий псевдо закуток. Втиснул в него кресло, кивнул мне:

— Садись. Чай зеленый или черный? У меня не заварной, только в пакетах.

— Черный.

Как он угадал со своим трюком. Стены не сузились, но психологически огороженное столом и прочей мебелью пространство для меня стало меньше. Собралось, окружило, успокоило привычной теснотой, как в каморке.

— Спасибо…

Это было за все «спасибо». Так мало времени, и так много он успел для меня сделать. Даже подобный пустяк как второй слой одежды, добавил чувства защищенности. Подбородок потонул в высокой горловине, пальцы в длинных рукавах, и при желании я могла вся в него втянуться, как черепашка в панцирь. Глупо и так необходимо!

— Не знаю, что ты на завтрак ешь. У меня только бутерброды. Нет каш или хлопьев.

Юрген достал все из холодильника: масло, сыр, ветчину, белый хлеб. Порезал, пока чай в пакетиках заваривался в двух больших разных кружках.

— Откуда ты мою историю знаешь?

Важный вопрос, — давно назревший и только сейчас озвученный.

— От Александры Шелест.

— От главврача? Нет… Есть же правило, есть врачебная тайна.

— Я ее сын. Юрий Шелест. Юрген — для всех, кто меня знает, и для пограничников.

Надолго замолчав, притянула к себе широкую белую кружку и обхватила ладонями. Смотрела на парок кипятка и разводы заварки. Чуть погодя нашла силы спросить еще:

— Зачем тебе я? Других полно…

Нормальных, живых, общительных, без тяжелых историй, — это хотелось добавить. Пограничники не самые успешные люди, но сильно покалеченных мало, — есть из кого выбрать. Была уверенна, что Юрген, даже если и видел мое вранье с другими, не обманулся притворством. Он знал, что все черно. Если помнил ту, с которой познакомился когда-то, то Ирис прошлого нет. Насовсем нет. Так зачем я ему такая?

Юрген не отвечал, — занял время медленным складыванием бутербродов. Подвинул тарелку на столешницу между нами. Я сидела в кресле, а он стоял — казался еще более высоким, чем есть.

— Затем… нужна и все.

Не стала есть готовое. Достала из надорванной пачки оставшийся брусочек сыра и съела его без хлеба. Пока пили чай, не разговаривали. И молчание не тяготило, оно было хорошее, ясное, и мне не хотелось больше втягивать в свитер голову. Юрген пару раз отвлекся на сообщения. А мой анимофон молчал.

Мысль только перескочила на переваривание того факта, что Юрген оказался сыном женщины, которая за руку вытаскивала меня из ямы, как он отвлек вопросом:

— Дел на сегодня много?

— Что-то нужно?

— Могу составить компанию, проводить или помочь с чем-то, если хочешь.

— Нет, я лучше одна.

Все это было так странно… Я ничего толком не знала о нем, не помнила настолько хорошо, чтобы понимать по жестам и взгляду, как друг друга понимают лучшие друзья или старые любовники. Но готова была руку дать на отсечение, что только что считала тревогу и волнение Юргена так ясно, будто он о них словами сказал. Он боялся меня спугнуть. Он осторожен со мной, как с дикими зверьком, который может в любой миг исчезнуть от протянутой руки, — не погладить себя не даст, не даст себя приручить. Предложил помощь, а я «лучше одна» — все равно что отпрыгнула, в страхе сближения.

А мы кто? Пара? Я тут, у него, — значит, я на что-то согласилась?

Мне его чувства понравились. Было бы хуже — при он тараном или танком, диктуя условия и ведя себя так, словно я его безоговорочно. Я была благодарна Юргену не только за то, что он не приставал ночью, но даже сейчас не лапал, не целовал, не улыбался победителем, — не вел себя как хозяин дома, положения и женщины, которой подарил платье и чашку чая.

Он робел. Он не знал, что сказать дальше, — как и я не знала. Но правильная и такая необходимая для меня бережность — помогла. Приоткрыла.

— Обещаю отвечать на сообщения, предупреждать, если соберусь ночевать в общаге, чтобы не ждал. Позвоню, если без помощи никак. Я сегодня лучше одна, а не вообще.

— Хорошо.

— Если тебе будет что-то нужно, ты тоже…

— Позвоню.

И улыбнулся, сказав на вдохе и с облегчением. Улыбка всем идет, а Юргена осветила. Мне захотелось протянуть руку и коснуться его ладони — проверить: только в тот день он был таким горячим, что казался температурящим, или я была слишком ледяная и бескровная, что нормальное тепло обжигало. Как сейчас? Но не протянула и не дотронулась. Закрутила в пальцах кружку и спрятала взгляд на дне.