Страга Севера - Сергей Алексеев Страница 20

— Где находитесь? — спросил он. — Вас не вижу.

Его узнали по голосу.

— На Сретенке, стоим у булочной.

— Ждите, подъеду…

Он в наглую перестроился в правый ряд и, не дожидаясь светофора, выехал на Сретенку. У булочной остановился, чуть не уткнувшись в задний бампер «жигулёнка». Не спеша вышел из машины. Старший группы выскочил навстречу.

— Заметил что-нибудь сейчас на перекрёстке? — спросил Арчеладзе.

— Нет, — краснея, выдавил тот. — Мы повернули… А вы…

Арчеладзе не помнил фамилии старшего группы, да и не должен был помнить. Взял его за рукав, подвёл к своей машине, ткнул пальцем:

— На, смотри.

Парень побледнел, кадык на его тонком горле двинулся, как челнок, и замер.

— Какой у тебя позывной?

— Двадцать второй…

Он не ожидал удара и потому кувырком покатился по тротуару. Арчеладзе подождал, когда старший группы встанет на четвереньки, и пнул его голову, как футбольный мяч. Парень опрокинулся на бок и снова начал подниматься…

И тут полковник понял, что если не остановится в это мгновение, то убьёт его.

Прохожие шарахнулись в стороны. До ушей донеслось:

— Мафиозные разборки!..

Арчеладзе спокойно сел в свою машину и медленно поехал в отдел.

Гранату он принёс в свой кабинет и положил на стол. Рука потянулась к кнопке селекторной связи с лабораторией, однако он нажал другую — вызвал помощника.

— Доложи обстановку, — сдерживаясь, попросил он.

— Воробьёв задание выполнил, направляется в отдел.

— Кому Нигрей передал наблюдение за вишневым «Москвичом»? — перебил его полковник.

— Группе Локтионова.

— Немедленно свяжись, выясни, что у них…

— Есть!

— Погоди. Что на Рокотова?

— Всё по-прежнему.

— Иностранца установили?

— Пока нет, работают.

— В гранатах разбираешься?

— В этой разберусь, — помощник кивнул на гранату.

— Возьми и сам проверь, пустая она или заряженная, — приказал Арчеладзе. — Мне пока этого хватит. Только сам. Доложишь мне домой, по телефону спецсвязи. И обстановку доложишь… Я поехал домой.

— Воробьёв хотел к вам, товарищ полковник.

— Пошли его на… кошкодава, — меланхолично сказал Арчеладзе. — У кого позывной «Двадцать два» из наружки?

— У группы Редутинского.

— Подготовь документы на увольнение всей группы. Профнепригодность.

— Есть.

Полковник забывчиво похлопал по карманам, затем, вспомнив, взял пистолет «ПСМ» из ящика стола.

— Хотя нет, погоди… Пусть ещё поработают. Всё, я — домой.

…А дома было пусто, пыльно и тихо. У Зямщица в пустой квартире сидел хоть кот; тут же, кроме нескольких осенних мух на кухонном окне, — ни души…

Полковник принял душ, после которого обрядился в пижаму и стал готовить ужин. С женой он разошёлся ещё до Чернобыля, как только на подобные вещи в КГБ стали смотреть сквозь пальцы и это перестало отражаться на карьере. А после Чернобыля женщины вообще не бывали в этом доме. Полковник давно привык всё делать сам, хотя на службе любил быть барином. Он, как профессиональная повариха, нарезал мёрзлого мяса тонкими ломтиками, бросил в жир на сковородку и принялся чистить крупные головки лука. В его русско-украинско-мордовской крови бродили остатки грузинской крови: он любил готовить и есть острые мясные блюда. Лук был злой, ядрёный и начал драть глаза, как слезоточивый газ «Черёмуха». Полковник намочил под краном нож и луковицы, но на сей раз это не помогло. Слёзы продолжали течь и скоро пробили влажную дорожку до верхней губы. Он ощутил их соль, бросил нож и некоторое время сидел сгорбившись на кухонной табуретке, ощущая на губах горечь. Иногда дома ему становилось особенно грустно и одиноко. Почему-то вспомнился Птицелов, который тоже был один и жил примерно так же, как полковник. Правда, в его квартире было много птиц…

Мышление, привыкшее к постоянному анализу, неожиданно соединило три судьбы разных людей в одну, и он не ощутил странности, что жизни Зямщица, Птицелова и его, полковника МБ, так похожи. Пожалуй, «мидак» лишь чуть счастливее — всё-таки есть сын. Но теперь — несчастнее всех…

Золото как бы соединяло всех и одновременно становилось причиной одиночества. И суть тут не в самом металле, а в том поле, которое образовывалось вокруг него. Всякий оказавшийся в нём отчего-то испытывает это тягостное чувство…

И полускрытную жизнь, и несвободу, и сумасшествие.

Через несколько минут полковник умылся холодной водой, включил телефон спецсвязи и, не уронив ни единой слезы, напластал целую миску лука. В доме сразу запахло живым — острой мужской пищей.

«Гогия, ты памидоры любишь? Кушать — да, а так — нэт…»

Он не хотел думать о службе и, пока жарилось мясо, сервировал стол, молол кофе ручной «мельницей», убирал тряпкой воду из-под холодильника. Позвонил помощник, доложил, что граната учебная, но запал боевой. Полковник выслушал и тут же забыл об этом. Собственная жизнь и её безопасность волновали его, но не до такой степени, чтобы думать, даже когда вытираешь пол. Вот если бы сообщили, что установлен водитель «Москвича», бросивший гранату, выявлены его связи с Комиссаром или получены разведданные из Германии положительного характера, полковник бы, возможно, и встрепенулся…

Ужин начал, как и обед, со стакана красного вина, которое выводит стронций из организма. Ему нравилась собственная кухня: когда во рту полыхает жар от перца и приправ, сердце становится холодным и спокойным.

Помощник проинформировал: иностранца зовут Кристофер Фрич, двадцати трёх лет, прибыл из Канады, цель — частная поездка. До сих пор отдыхает на улице Рокотова у секретчицы фирмы «Валькирия».

Полковник принял к сведению и стал домывать посуду.

Ещё через четверть часа поступило сообщение, что Зямщиц и с ним врач Масайтис, занимающийся частной практикой, несмотря на протесты заведующего отделением реабилитационного центра в Химках, забрали Зямщица-младшего и отвезли в Безбожный переулок, в дом № 16. Полковник велел звонить лишь в экстренных случаях, разобрал постель и лёг спать. В ранней молодости полковник был впечатлительным и, бывало, после трудных лейтенантских дней не мог уснуть до утра, заново переживая и перемалывая в воображении все события. Тогда бы ему эта граната со свистящим запалом снилась и виделась не одну неделю. Но уже в майорах он научился спать без сновидений.

Звонок телефона спецсвязи разбудил его в двадцать три часа семнадцать минут: это была давняя привычка — при любом повороте событий отмечать время. Полковник встрепенулся и сел, ощущая зуд кожи на голове.