Князь волков - Елизавета Дворецкая Страница 20

– Научи меня, как ее поймать. Раз я ее имя знаю – я ее смогу удержать, да?

Елова помолчала, потеребила кабаньи клыки у себя на груди.

– Хоть одно ты дело умное сделала – что у меня совета попросила, а не у того каженника, – сказала она наконец и презрительно сморщилась, вспомнив Говорка. – Он еще и не к Ырке, а и похуже куда пошлет, сам не ведая…

– Да ведь ты бы раньше не сказала мне ничего!

– Не сказала бы! – раздраженно подтвердила Елова. – Мала ты и глупа – в Лес лезть! И поумнее тебя пропадали! Гоняла я вас от Брезя, гоняла – да кому судьба, того не удержишь! Смотри – отца с матерью совсем без утешения в старости оставишь!

Милава промолчала. Она выбрала свой путь, и даже грозные пророчества ведуньи не могли ее смутить.

Елова поняла ее молчание.

– Поймать… – медленно проговорила она. – А того вам дед Щуряк не сказал – долго ли живет берегиня бескрылая? Три года она живет, а потом умирает, в воду бросается, а муж ее тоскует весь век, и век его бывает недолог… Не может небесное создание на земле жить, тесно им здесь и душно…

– Что же делать? – прошептала Милава.

– Что делать? – повторила ведунья и посмотрела на листочки в волосах Милавы. – Тебе бы дома сидеть, у чуров от Леса прятаться, а ты сама в пасть лезешь. Поймаешь берегиню – брата спасешь. А не поймаешь – сама пропадешь. Не боишься?

Милава промолчала и только решительно потрясла головой. После сегодняшней ночи она не боялась ничего.

– Имя – сила великая, да, – снова заговорила Елова. – Именем приманить можно, да удержать нельзя. Ты видала теперь берегинь – какие они?

– Красивые… – мечтательно сказала Милава и даже зажмурилась, чтобы яснее увидеть светлые легкие фигуры с волнистыми длинными косами, невесомо пляшущие на льняном поле. – Легкие, как лунный свет.

– Верно – как лунный свет. Они хоть и Дажьбога дочери, да мать их – Луна, у них и кровь лунная, прозрачная и холодная. Чтобы их к земле привязать, нужна кровь человеческая, горячая. В крови большая сила сокрыта – в ней человечий жизнеогонь живет. Возьми у брата крови – она к нему берегиню крепче украденных крыльев привяжет. Да как пойдешь к ней – берегись, ой, берегись! Коли ее не поймаешь – и сама не вернешься.

– Да отчего же они такие злые? – с отчаяньем спросила Милава. Ей было больно думать, что прекрасные девы с чарующими голосами, благосклонные к человеческому роду, так жестоки ко всякому, кто попадется к ним в руки. – Чего мы им худого сделали?

– Они не злы, да только по древнему закону человек быть один не должен. Коли девица без подруг – они ее себе в подруги возьмут, коли парень один – невесту дадут ему. Да только слабый дух человечий их любви и дружбы вынести не может – вот и пропадают… Лес накормит, да Лес и съест…

Милава поежилась и крепче прижала к себе рубаху, пахнущую девясилом. На нее повеяло холодом и тьмой дремучего Леса, жившего в душе ведуньи и говорящего ее устами.

– Когда он проснется, тогда приходи, – встряхнув головой и будто опомнившись, сказала Елова. – Должен сам отдать крови, по доброй воле – тогда крепка будет ворожба. А теперь ступай. Он еще долго проспит.

Милава посмотрела на брата, стараясь разглядеть во тьме избушки его лицо. Видно, Елова опоила его чем-то, раз он не проснулся ни от песни берегини, ни от родного голоса сестры.

– Ступай, ступай, – ворчливо торопила Елова.

Милава послушно встала и пошла из избушки. У порога она обернулась.

– Послушай… – проговорила Милава, стараясь разглядеть Елову в полутьме избушки, но ей виделось возле очага что-то темное, похожее не на человека, а на большую нахохлившуюся птицу. – Может, я и поймаю ее… А она потом… не убежит? Обратно не сумеет превратиться?

– Не знаешь, как у змеиного народа говорят? – ответила изнутри ведунья. И вдруг зашипела, сливая все слова в одно, но Милава поняла. – Сбросиш-шь кожу – обратно не влезеш-ш-шь.

По-прежнему прижимая к себе рубашку берегини, Милава пошла прочь. И мысли ее были заняты не берегиней, и даже не Брезем, а самой Еловой. Она словно впервые увидела эту женщину, которую все боятся, но сама Милава ее больше не боялась. Вспоминая сухощавую фигуру ведуньи, ее тонкие руки и растрепавшуюся седую косу, она с удивлением вспомнила вдруг, что Елова не так уж и стара – ей ведь тридцать пять лет, не больше. Вон, тетке Исправе тридцать семь, а она зимой восьмую дочку родила, сама здоровая, румяная. А коса Еловы седа, как инеистая ветка, кожа темна и морщиниста, а края зрачков кажутся размытыми, словно обтаявшими, как бывает у очень старых людей. Кто много знает, тот быстро старится. Лес дал Елове знание и власть, но Лес выпил из нее молодость и силу. Милаве вдруг стало жаль ведунью. Двадцать пять лет назад Лес выбрал ее, оторвал от человеческого родства, как теперь пытался оторвать Брезя. Тогда был засушливый год, и голодный Лес требовал жертвы…

Елова тоже думала о ней. Глупая девушка не поняла самого главного. Чтобы жить с человеком, берегиня должна получить человеческую душу. Одна душа загорается от другой, как огонь от огня, но иной раз, чтобы зажечь огонь на новом месте, со старого приходится сгрести все пылающие угли до последнего. Ведунья ответила на вопросы, как это сделать, а уж Милава, любящая брата до помрачения рассудка, пусть сама отвечает за последствия.

Вернувшись домой на белой заре, Милава снова легла, радуясь, что никто не заметил ее ухода. Она хотела только полежать, чтобы не удивлять родных ранним пробуждением, но сама не учуяла, как заснула. И сны ее были легки, светлы, как лунный свет, и не оставили никакого следа в памяти.

Когда Милава проснулась, было уже совсем светло. Не открыв еще глаз, она тут же вскинула руки и стала шарить пальцами в волосах. Так и есть – с другой стороны головы, за левым ухом, она нащупала еще два тоненьких, клейких, едва распустившихся березовых листочка. И теперь их появление не напугало, а обрадовало Милаву. Они подсказали ей, что она на правильной дороге, что она понимает Лес, а Лес понимает ее.

Прежде чем встать, Милава постаралась спрятать новые листочки меж волос и быстро оглянулась в сторону лавки, где спала Спорина – не видела ли сестра? Но Спорины на месте не было. Изба была пуста. Милава перевела взгляд на отволоченное окошко, на солнечные лучи, лежащие на полу избы, и ахнула: она проспала чуть ли не до полудня. Почему же ее не разбудили давным-давно?

В сенях кто-то поскребся, потом дверь приоткрылась, и в избу заглянула белесая лохматая голова Востреца.

– Ты здесь! – с удивлением и облегчением воскликнул он, увидев Милаву. – Лиха же ты спать!

– Я и сама не знаю… – со стыдом начала было оправдываться Милава, и вдруг все пережитое ночью ярко вспыхнуло в ее памяти. Словно подброшенная, она резко села на лавке и посмотрела на Востреца широко раскрытыми глазами.

– Я ведь ходила! – шепотом выдохнула она. – Я услышала!

– Да ну!