История дождя - Нейл Уильямс Страница 2

Мы — Суейны. Однажды я прочитала эссе, где критик жаловался на то, как сильно отличались персонажи Диккенса от реальных людей, носивших такие же имена. Но тот критик не ведал, что когда Диккенс не мог заснуть ночью, то бродил по кладбищам, читал надписи на надгробиях и подбирал имена некоторым своим персонажам. Другие имена Диккенс брал из реальной жизни, но тоже многого не учитывал.

Например, Диккенс не знал, что реальный Мозес Пиквик был владельцем дилижансов в Бате, или что в церковной метрической книге в Чатеме семья Сауербери числится как предприниматели, или что некий Оливер Твист родился в Солфорде, а мистер Дорретт был заключенным в тюрьме Маршалси, когда старший Диккенс пребывал там. Я понимаю — очень странно, что я знаю все это. Но если бы вы все дни напролет лежали в кровати с одними только книгами, вы тоже стали бы Странными, а Суейны, впрочем, никогда не бывают Просто Нормальными.

Откройте телефонную книгу графства Клэр. Перейдите на букву «С». Проведите пальцем вниз, минуя Патрика Свабба, аптекаря, играющего в hurling ^[13] в Клэркасле ^[14], и Файоннуалу Суан, которая живет рядом с исчезающим озером в деревне Тобер. Прежде чем вы доберетесь до фамилии Суини, увидите нас. Между Суан и Суини располагаемся мы, Суейны — единственная запись между дочерью Лира ^[15] и Королем Птицей ^[16].

Мир куда диковиннее представлений некоторых людей.

Моего истинного прадеда я ни разу не видела, а ведь именно из-за него все Суейны, как говорит бабушка Нони, чудаки.

Из туманной мглы моей ночной бессонницы иногда я вижу его, Преподобного. Он тоже, когда не может уснуть, уходит прочь от церковной тени и идет походным шагом мимо кладбища, где надгробные плиты торчат вкривь и вкось, как гигантские зубы огромного рта, открытого для посторонних взглядов. Но прадед не может добраться туда, куда хочет попасть. Его крест — интенсивная неугомонность, не дающая ему покоя, и поэтому в то время, когда Агнес, подобно жене Агнца ^[17], спит на самом краю их кровати, Преподобный разгуливает ночи напролет. Он проходит двадцать миль без остановки, и только слышится низкий гул его бормотания — скорее всего, он читает одну молитву за другой. Его руки заложены за спину, и он так похож на человека, которого Где-то Далеко Ждут Важные дела, что ни одна заблудшая душа, мимо которой он проходит, не осмеливается задерживать его.

У Преподобного настоящий подбородок Суейнов: острый, длинный, выступающий вперед, слегка приподнятый, всегда покрытый седой щетиной, — несмотря на бритье дважды в день, — словно полумаской, которую прадед никак не может содрать с лица. Я вижу, как он вышагивает мимо тиса на кладбище в церковном дворе. Что за дела у Преподобного, куда он идет, чтобы заняться ими, и как именно он покончит с ними — все это окутано тайной предков. За ним можно проследить только до этого момента. Иногда в своем воображении я бросаю горсть звезд выше вон того дерева, которое вижу из окна, и вешаю полумесяц. Но мои полумесяц и звезды не могут остановить Преподобного. Он продолжает шагать в темноту. Еще миг — и вот он уже исчез из виду.

Таково краткое повествование моего прадеда.

* * *

Нашему повествованию Преподобный завещал то, что является Философией Суейнов — Философией Невозможного Стандарта. В году одна тысяча восемьсот девяносто пятом он передает ее своему сыну при крещении, погружая мальчика в большую купель с холодной водой, нарекая младенца именем Авраам и, выдвинув подбородок вперед и вверх, отходя на шаг от вопящего ребенка. Преподобный хочет, чтобы его сын добился многого, дерзая и упорствуя. Хочет, чтобы сын пересек границы обыденности и стал для Бога доказательством совершенства Его Создания. Именно так я думаю обо всем этом. Основа Философии Невозможного Стандарта состоит в том, что как бы сильно вы ни старались, вы никогда не сможете стать достаточно хорошими. Стандарт поднимается по мере того, как поднимаетесь вы. И вы должны продолжать очищать свою душу до того времени, как Предстанете Пред Ликом Господа.

Как-то так.

И Дедушка Авраам начал очищать душу немедленно. В возрасте двенадцати лет в одна тысяча девятьсот седьмом году он стал магнитом для медалей. За достижения в Беге на Сто Ярдов, затем на Двести. За Прыжок в Длину, за Тройной Прыжок. Дедушка преуспевал во всем.

А потом он открыл для себя Прыжки с шестом.

В Школе Св. Варфоломея для Мальчиков (основана в 1778 году; директор Томас Таппинг, не прославившийся ничем, кроме того, что у него было слишком много зубов и губы никогда не смыкались) неугомонность Преподобного Авраам вознес к новым высотам: мчась по беговой дорожке и отталкиваясь шестом, он выстреливал себя в небо.

И вот мой неистовый дедушка приходит в мое затуманенное воображение в облике голубоглазого мальчика в белой майке и шортах, с коротенькими перьями растрепанных волос, атакующий невидимого врага, как самый настоящий рыцарь. Но зрителей нет. Обычным сереньким деньком после окончания занятий в школе исполняет он эти прыжки исключительно для себя. На спортивных площадках обосновались черные дрозды. Глухие удары дедушкиных шагов отзываются эхом в шесте, сделанном не из стекловолокна, а из дерева. Ветер должен думать, что это мачта, а дедушка — парус, слишком маленький для подъема.

Дедушка бежит быстрее. Колени поднимаются все выше. Черные дрозды оборачиваются. По гаревой дорожке к ним приближается, хрусь-хрусь-хрусь, человек на нижнем конце длинной палки. Губы растянуты, рот приоткрыт. С каждым шагом бегун, заявляя, что он идет, что он уже здесь, и предупреждая воздух о себе, выдыхает звук, похожий на порыв ветра, уф-уф-уф. Взгляд прикован к бетонному ящику для упора шеста. Сейчас начнется сам прыжок. Шест опускается, чуть прогибаясь. Раздается щелчок — последний звук, который Дедушка слышит на земле.

И вот он, Авраам, отрывается от земли и взлетает вверх. Его душа клокочет, когда он несется вверх, прорезая воздух после идеального толчка. Еще миг — и спортсмен больше не нуждается в шесте, отталкивает его, и тот падает на твердую землю, дважды высоко подпрыгнув. Черные дрозды пугаются, поднимаются в воздух и скользят к футбольным воротам. От удивления глаза моего Дедушки становятся ярко-синими. Он в вершине треугольника, бледный угловатый птице-человек. Его ноги взмыли в воздух и теперь будто шагают по нему, раскрывая всю суть существования Авраама, когда он пересекает планку над всеми нами. Это и есть головокружительный, окрыленный успехом, счастливый глоток Невозможного, и Дедушка, если так можно выразиться, переворачивается в небе, прижатый к чугунно-серым облакам, откуда должен смотреть Бог.