Призвание — миньон! - Татьяна Коростышевская Страница 2

Матушка считает, что я неплохо сложена и достаточно хороша, чтобы украсить своим изображением стену любой парадной залы в любом уголке любого из пяти королевств. Внешностью я пошла в нее — полногрудая и узкобедрая, с волосами того глубокого оттенка, названного черно-пурпурным, который на солнечном свету дает ярко-красный блеск, черными бровями, которые с возрастом обязательно сомкнутся над переносицей (как это уже произошло у маменьки), но пока лишь подчеркивающими миндалевидный разрез карих глаз, прямым носом с небольшой горбинкой (это уже наследство Шерези) и ртом с чуть поднятыми вверх уголками. Последняя особенность позволяет окружающим считать меня существом приветливым и скорым на улыбку, а мне проще их не разочаровывать. По опыту, человеку приятному в этом мире достается больше, чем всем остальным.

Я подвесила на шею плетеную корзину и, не спеша перебирая руками (дерево было старым, и любая ветвь, выглядящая полной древесного сока, могла оказаться сухой и подломиться под моим весом), полезла на птичью вишню. Магда пообещала мне на ужин пирог, но сама по деревьям лазить не могла в силу преклонного возраста. С высоты мне было видно замок — две островерхие башенки, которые замыкали здание, черепичный скат крыши с островками мха, заросшую дроком и вереском подъездную аллею. Корзинка наполнилась в считаные минуты, а с ней и мой многострадальный желудок. В ягодный сезон я объедалась темно-пурпурными плодами до икоты. Потому что ничто во всех пяти королевствах не может сравниться с терпко-сладким вкусом спелой птичьей вишни, это я точно вам говорю.

Спускалась я также осторожно, но менее удачно. Одна из ветвей все же подломилась, и я, чертыхнувшись: «Святые бубенцы!» — и прижав к груди корзину, ухнула вниз. Несколько новых ссадин и синяков мне обеспечены.

У самой земли меня поймали сильные мужские руки.

— Какую хорошенькую птичку мне сегодня удалось изловить. — Пьер, мой кавалер и верный (насколько может быть верен половозрелый ардерский деревенский парень) наградил меня страстным поцелуем в шею. — Бастиана!

Я приняла ласку стоически, лишь чуть поморщившись. Уже давно меня терзали смутные сомнения в моем женском естестве, поцелуи мужчин не доставляли мне никакого удовольствия. Наши отношения с Пьером напоминали торговую сделку, он отгонял от меня других парней, а я, в свою очередь, позволяла время от времени лобызать себя в шею, или в локоть, или в запястье, везде, где его буйная фантазия не преступала границ приличий и здравого смысла. Мои подруги, дочь мельника Мари и Сюзетт, чья семья занималась торговлей, в два голоса меня убеждали, что мне давно пора выбросить белый флаг и отдаться своему кавалеру на ложе страсти. Труляля, это именно так у нас называлось. Он и она занимались труляля, а после труляля любовались звездами, а потом опять труляля, если кавалер в состоянии.

Не то чтобы я особо дорожила своей невинностью, но что-то меня останавливало. Пьер владел почетным ремеслом кузнеца и составил бы прекрасную пару для любой девушки. Ведь за утехами постельными часто следует заключение брака. Пьер мне всячески на такое развитие событий намекал, а я делала вид, что намеков не понимаю. Замуж мне было никак нельзя, не только за Пьера, но и вообще. Дело в том, что девушки, которую красавец-кузнец величал Бастиана и страстно целовал, на самом деле не существовало. А был — Бастиан Мартере Шерези, последний граф достойного рода. Мой батюшка, предпоследний граф, отдал душу Спящему лорду, когда матушка была тяжела. Его вспорол на охоте дикий вепрь. На смертном одре родитель успел передать титул матушкиному животу и отошел. Матушка погоревала Некоторое время, написала самую мрачную и безысходную из своих картин, которую приобрел вскорости один меланхоличный маркиз, и в положенный срок разродилась наследником. Он оказался девочкой.

Тут надо заметить, что в наследство от батюшки кроме замка-развалюхи и наследника не того пола леди Шерези достался еще и кузен покойного супруга. Господин Фроше, титулом никогда не обладавший, зато сверх меры желавший хоть каким-то обладать, получил бы его в случае, если бы родственник его помер, не обзаведясь сыном, и получил бы вместе с замком. Господин Фроше в то время, почти восемнадцать лет назад, как стервятник кружил по округе, ожидая матушкиного разрешения от бремени, поэтому леди Шерези сообщила кузену, что родился мальчик, а на скромном, но многолюдном приеме продемонстрировала присутствующим розовощекого наследника и, не чинясь, развернула кружевные пеленки, чтоб все видели полагающиеся наследнику бубенчики.

Подмена ребенка исключалась. Фамильный кристалл Шерези, возложенный на младенческий живот, зажегся рубиновым светом, подтверждая чистоту крови.

На память о том событии в главной зале замка висит на стене полотно, на котором все это в подробностях изображено, и младенец в черных кудряшках, и живот его, младенчески пухлый, и кристалл — ограненный ромбом рубин, и бубенчики, великоватые для детского тельца.

Все дело было в том, что леди Консуэло Шерези, в девичестве Аданто, уроженка Домании, несмотря на присущую людям творческим рассеянность, была хитра как сто тысяч господ Фроше. Если внимательно посмотреть на картину, можно заметить, что под грудью младенца, на том месте, где у менее пухлого существа должна была бы находиться талия, застегнут серебряный пояс. Аксессуар этот — дело рук моей феи, дарующей имена, фаты Илоретты, подарок на рождение наследника. Подарок обошелся матушке дорого, волосы, отданные за услугу, отрастали не один год, но оно того стоило. Фейское колдовство превратило девочку в мальчика и позволило леди Шерези не волноваться, что ее домом и ее титулом завладеет кузен. Еще фата подарила мне имя, но это, кажется, было бесплатно.

Вследствие родовой подмены к восемнадцати годам меня как бы и не существовало на свете, а был граф Шерези, молодой человек крайне болезненный (он, бедняжка, проводил почти все время в одной из замковых башен) и увлеченно путешествующий по всем святым местам, посещение которых его болезни могло излечить. Сейчас он, по слухам, которые наше семейство успешно распускало, вернулся с восхождения на Авалон, где испивал воду святого источника, и заперся, по обыкновению, в башне.

— Бастиана!

Пока я предавалась воспоминаниям и размышлениям, Пьер уже успел уложить меня на поросший травой холмик, остаток замковой стены, и теперь мучился с плотными завязками моих панталончиков.

Я взвизгнула и наградила кавалера оплеухой. Тот не обиделся, оплеухи в наших отношениях были делом привычным.

— Я должен был попробовать. — Пьер многозначительно округлил свои голубые глаза и потер щеку. — Когда-нибудь ты не успеешь меня остановить.

Да уж, когда-нибудь я потеряю бдительность, лет через тридцать, не раньше, уж тогда-то он и развернется на все оставшиеся силы.

А впрочем, зачем ждать? Достойный муж и семейство мне не светят. Подруги уверяют, что, отказываясь от труляля, я теряю очень многое. Может, насколько мне не нравятся мужские поцелуи, настолько понравится все остальное?

— Ты будешь на празднике? — спросил меня Пьер. — Леди Шерези тебя отпустит?

— На празднике сенокоса? Конечно!