Золотое снадобье - С. И. Гроув Страница 2

Большинство жителей Нового Запада поклоняются Судьбам. По мнению верующих, эти всемогущие божества вплетают прошлое и будущее каждого живого существа в величественный ковер бытия. Несколько меньшее поклонение присуще Истинному Кресту, наиболее чтимому в Пустошах. Остальная часть населения принадлежит к разного рода учениям, зачастую невразумительным. Крупнейшей среди этих сект является нигилизмийство…

Шадрак Элли. История Нового Запада

31 мая 1892 года, 9 часов 07 минут

Утром тридцать первого мая София Тимс стояла на Маячной улице и разглядывала сквозь разрыв в железном заборе каменное строение. Подъездную дорожку к парадному крыльцу особняка окаймляли можжевельники, темные и неподвижные. Здание издали выглядело холодным и даже зловещим. Сплошь гладкие стены, задернутые занавесками окна… София глубоко вдохнула, выдохнула и вновь посмотрела на табличку возле ворот. Вот что она гласила:

Нигилизмийский архив

Бостонское отделение

Уже в сотый раз за утро София спрашивала себя, не совершает ли ошибку. Сунув руку в карман юбки, она нащупала два талисмана, неизменно ее сопровождавшие. Карманные часы и катушку серебряной нити. Нащупала и стиснула в кулаке, словно они должны были внушить ей побольше уверенности.

Записка, из-за которой она стояла перед воротами архива, прибыла несколькими днями ранее. София вернулась после очередного безрезультатного посещения бостонской Публичной библиотеки и обнаружила на кухонном столе конверт, оставленный для нее миссис Клэй, экономкой. Почерк на конверте показался незнакомым, обратный адрес отсутствовал. София вскрыла письмо. Внутри лежал буклет. На обложке красовалась сидящая горгулья с завязанными глазами, а название повторяло надпись на табличке возле ворот:

Нигилизмийский архив:

Бостонское отделение

Внутри буклета красовались две длинные колонки текста, объяснявшие предназначение архива.

Мир, который вы видите вокруг себя, есть фальшь. Настоящий мир, Истинная эпоха, был утрачен в 1799 году во время Великого Разделения. Архивисты и хранители, работающие в нигилизмийском архиве, посвятили свои жизни розыску и собиранию документальных свидетельств мира, который мы потеряли, – его Истинной эпохи. Обладая широчайшей коллекцией, имеющей отношение как к Истинной эпохе, так и к Апокрифической, в которую мы все живем, наш архив положил своей целью определить, сколь сильно мы удалились от истинного пути.

Далее буклет не без гордости сообщал о сорока восьми комнатах, полных архивными документами, имеющими отношение ко всем уголкам известного мира. Газеты, личные письма, рукописи, редкие книги… что угодно другое, заслуживающее названия печатного текста. Кончалась книжица короткой, но значительной фразой:

К изучению архива допускаются исключительно нигилизмийцы.

А на задней странице красовалась приписка той же рукой, что надписала адрес на конверте.

София, если ты еще разыскиваешь свою мать, ты найдешь ее здесь.

Появись буклетик несколькими месяцами ранее, София бы с содроганием выкинула его, едва глянув на содержимое. Она была неплохо знакома с нигилизмийцами, имела представление о яростной силе их убеждений и знала, насколько опасными делала своих приверженцев нигилизмийская вера. Время от времени София в ужасе просыпалась по ночам, стряхивая кошмар: ей снилось, будто она бежит по крышам вагонов, а поезд все набирает ход… И конечно, в этих снах ноги словно свинцом наливались, а за нею гнался нигилизмиец и бросал блестящий абордажный крюк, метя ей прямо в сердце…

Однако за минувший год многое успело измениться.

София очень хорошо помнила тот декабрьский день – и как она бежала вниз по лестнице к тайной комнате с картами в доме тридцать четыре по улице Ист-Эндинг, сжимая в руке ключевую улику давнего исчезновения родителей. Ее дядя Шадрак сидел за столом с обтянутой кожей столешницей, а подле дяди – его лучший друг, знаменитый исследователь Майлз Каунтримен. С ними был и Теодор Константин Теккари, больше известный как Тео – парень из Пустошей, успевший стать членом их маленького семейства.

Трое молча слушали, как София голосом, прерывающимся от волнения, зачитывала письмо отца…

Он написал его восемь лет назад, сообщая Софии, что стезя их с мамой путешествия сделала неожиданный поворот. Решив не отмахиваться от едва уловимых путевых знаков, они направились в Авзентинию…

Майлз аж взвыл от восторга, принялся хлопать хохочущего Тео по спине и тут же начал строить планы к немедленному отправлению. Шадрак тоже слушал с восторгом. Но когда он перечитал письмо, а потом еще и еще раз, восторг уступил место недоумению.

– Никогда не слыхал ни об этой Авзентинии, ни об этих знаках, – проговорил он озадаченно. – Впрочем, какая разница! Уж кто-нибудь нам да подскажет!

Однако дни сменились нескончаемыми неделями, и стало до боли в глазах ясно: подсказки ждать неоткуда. Шадрак Элли, великий картолог, известный всему Новому Западу, человек, способный создать и прочесть карту любого вида, известного образованному человечеству, – Шадрак написал едва ли не каждому исследователю, картологу, библиотекарю, с кем был хотя бы как-то знаком… и еще многим и многим, с кем знаком не был. Увы, такого названия никто не встречал ни в устном виде, ни в письменном.

Одна София не теряла надежды. Она нерушимо верила в то, что, поколе она изучает картологию, Судьбы в их неизреченной мудрости только и ждут, как бы повести ее вперед за путеводным клубочком открытий. Зря ли божественное водительство прежде всегда наставляло ее на истинный путь? Не затем же, чтобы теперь подвести?

И конечно же, возможные зацепки время от времени возникали. Шадрак отправлял по следу Майлза или иного друга-исследователя… Раз за разом ниточка истончалась, чтобы окончиться в тупике. Тянулись месяцы, список неудач рос себе и рос… Неизменным оставалась лишь убежденность Софии: вот сейчас появится еще одна улика, самая неоспоримая, не чета всем прежним… и они наконец-то поймут, куда занесло Минну и Бронсона!

А потом, к исходу зимы, избрали нового премьер-министра. И он предложил Шадраку место в правительстве, а именно – пост министра сношений с внешними эпохами. Премьер Блай был давним, испытанным другом. Шадрак не смог ему отказать и вскоре сменил на посту их общего друга, Карлтона Хопиша. Тот все еще отлеживался в городском госпитале Бостона; жестокое нападение искалечило его телесно и лишило рассудка. Увы, время шло, но ни малейших признаков улучшения не наблюдалось…