Меня зовут Лис - Ли Виксен Страница 2

– Думаешь, от смерти так легко спрятаться? Встал за чужими спинами, и Костлявая не заметит?

– Я не думаю. Я знаю. Я бегу от смерти уже два года, и пока мне это удается.

Наши взгляды встретились. Что-то в старике казалось мне тревожным. Он не был похож на обычных легионеров. Я слышала грубости и пострашнее, но меня испугали не слова, а взгляд старика – беспощадный, стальной. Однорукий парень махнул на нас и, потеряв интерес к разговору, быстрым шагом пошел в сторону лагеря.

– Бегать от смерти – это не цель, – наконец выдал старый легионер. – У тебя есть цель? Или мечта? То, ради чего можно не бояться смерти.

Я прикрыла глаза. Отчасти потому что едкая пыль Песчаного поля уже проникла сквозь ресницы и царапала глаза, но отчасти и потому, что так было легче вспоминать. Мечта. Далекое слово, откуда-то из детства. Беззаботная девочка рисует красивую белую башню посреди рыжего осеннего леса.

– У меня была мечта. Очень давно. Подняться на башню, на вершине которой можно познать Истину, Надежду и Любовь.

– И что же случилось? – Старикан хитро сощурился.

– Случилась жизнь, – ответила я.

Повернувшись к легионеру спиной, я пошла за одноруким. В голове уже теснились мысли о деньгах, ужине, сне и тысяче мелочей, которые обычно заменяют нам мечты. Однако я расслышала, что крикнул мне вдогонку старик:

– Какой смысл бежать от смерти? Без мечты ты и так труп, только пахнешь чуть лучше.

* * *

Наш лагерь больше напоминал толчею на рыночной площади в воскресный день. Солдаты, продажные женщины, дети из разоренных селений, прибившиеся к легиону, скот. Все это скопище галдело с утра до ночи: кричало, стонало от боли, лаяло и отдавало приказы.

По дороге к штабу, где обычно солдатам выдавали жалованье, я наблюдала обычные сцены походной жизни. Вот парень моется в большом корыте, насвистывая веселый мотивчик. Около одной из палаток лазарета рядком складывают носилки с раненными в последней битве. Один парень с неглубокой царапиной на тощей груди вяло смотрит на старания врача. Рана совсем пустяковая, но видно – он уже не жилец. За полтора месяца я много таких повидала – в глазах потухает огонь и солдат перестает сражаться за жизнь.

На самом деле эти раны – не травмы кожи, мышц или органов, они значительно глубже. Словно изранили душу, уничтожив саму суть человека. Поле боя – не батальная сцена с красивыми флагами и конницей на белоснежных скакунах, а кровь и внутренности, как следствие жестокости и звериной ярости. Без сожаления солдаты схлестываются с вражеской армией, иногда задевая своих. В этой каше человеческих тел легко ошибиться. Поэтому иной раз солдат не выдерживает – у него пропадает желание бороться за жизнь. И лекари тут, как правило, бессильны.

А вот рядом с пареньком расположился настоящий боец: его ругань слышна на весь лагерь. Он клянет всех: врагов, товарищей, лекарей и даже собственную мать. Одной рукой он прикрывает распоротый живот, жуткую рану, через которую видны его сизоватые внутренности, другой – сжимает бутылку дешевого пойла, к которой постоянно прикладывается. Сколько бы кругов ада такой вояка ни прошел – он будет выживать. Может даже умудрится дожить до конца войны, уедет в свою деревню, найдет там хорошенькую невесту…

Впрочем, это были бессмысленные размышления. Да, война – это страшно, и нудно, и грязно, и тысячи других «и», полный перечень которых знали все солдаты легиона. Но никто ведь не тащил нас сюда за шкирку. Легионеры сражаются за деньги, а не за светлые идеалы. Может, разве что, за идеалы золота? Я тоже пришла сюда по своей воле, и все ужасы войны стали для меня пустым звуком. Ничего они не меняли.

Я пошла мимо темно-синих палаток лазарета, усыпанных серебряными звездами, к багряному шатру, самому большому в лагере. Каждый раз после битвы здесь выстраивались длинные очереди, терявшие свои «хвосты» в недрах нашего «походного дома».

Каждый выживший солдат имеет право на пятнадцать монет. Офицеры – на тридцать. Снабженцы вроде меня – на семь, но только если обошлось без серьезных потерь. Чаще отряды поддержки получают по пять серебряных оллов. От серебра там, правда, одно слово да цвет, но монета еще ходовая почти во всех концах нашей страны, кроме, разве что, южных провинций. Те предпочитают торговать настоящими драгоценностями: самоцветами, металлами и рудой. Но моя дорога вряд ли уйдет так далеко от Центрального тракта.

Сегодня очереди за платой не было. Неудивительно, ведь после схватки с Белыми Лилиями минуло уже три дня. Большинство солдат, вернувшихся в лагерь, давно получили свои деньги, потратив их на дешевых девок, выпивку или проиграв все в карты. Тех же, кто погиб, еще не привезли. Поле Песчаных мышей находилось довольно далеко от нашего лагеря, поэтому оплату получили все, кроме тех, кто задержался в пути, да мертвецов, которых будут привозить еще неделю.

Я намеренно выждала пару дней, прежде чем явиться за положенным. Мне не хотелось встретиться с кем-то из тех бравых солдат, что втоптали меня в землю. Вероятность того, что они вспомнят какого-то мальчишку, была крайне мала. Но рисковать не стоило – в вопросах оплаты легионеры были строги. За свои пять оллов тыловики хотя бы попытались поучаствовать в битве, я же лежала лицом в пыли и молилась, чтобы у меня не треснули ребра.

Мы, снабженцы, нередко простаивали без дела, и порой нам платили лишь за то, что мы вышли в строй. На случай, если у офицеров возникнут вопросы о моем участии в бою, я приготовила солидный довод: треснувший нагрудник хорошо доказывал мою наигранную доблесть. Он спас мне ребра и подарил надежду на то, что следующая броня будет поудобней.

Перед багряным шатром штаба оказалось лишь несколько человек. Судя по повязкам, все эти ребята только прибыли из лазарета. Приковыляли за заработком, пока их не записали в трупы.

Багряный шатер из потрепанной парусины возвышался над поляной, как огромный пирог. Пока я примерялась и подбирала слова, чтобы выклянчить свой заработок, с противоположной стороны шатра послышались громкие голоса. Я отошла от стола выдачи, невольно прислушавшись к обрывку разговора, и сообразила, что речь идет, как всегда в этом мире, о деньгах:

– Десять монет и не больше. На мой взгляд, это и так расточительство.

– Но господин, в легионе Белых Лилий мне платили около тридцати, да еще и содержание!

Я не видела говорящих и могла представить их по голосам. Первый мог принадлежать лишь старшему офицеру, так как он был налит тяжеловесной волей и по-военному чеканил каждое слово. Мне он показался странно знакомым. Второй же, наоборот, подрагивал и звучал хоть и нервно, но на удивление мелодично, словно принадлежал певцу. Я уже и забыла, что пришла за деньгами, и обратилась в слух. Мне хотелось узнать, чем закончится спор и выторгует ли просящий лишнюю монету.

– Тебя не убили – считай это частью оплаты. Весь офицерский состав Лилий сейчас болтается вдоль дороги. Не веришь – сам сходи, посмотри. Тебе могут подарить такое же пеньковое ожерелье на шею, как и тем ребятам, и поверь – никто из моих солдат не будет возражать. Наоборот, может даже порадуются. Видишь ли, у нас не песенный легион, и бард нам не нужен. Ты можешь сейчас просто уйти на свой страх и риск, или же написать за десять монет одну жалкую песню для Алой Розы.