Император вынимает меч - Дмитрий Колосов Страница 2

В конечном счете, фокейцы вынуждены были отступить, и Карфаген мертвой хваткой вцепился в самый лакомый остров Средиземного моря — в Сицилию. Борьба за сикелийские равнины, унавоженные плодородным пеплом Этны, была яростной и упорной. Весь мир восхищался противостоянием Эллады и Персии, а в тот же самый миг не менее яростная борьба шла в Сицилии, где противники: карфагеняне и тираны Сиракуз и Акраганта выставили армии, превосходившие те, что сражалися на Востоке. Карфаген проиграл войну, но не расстался с желанием владычествовать в этой части мира.

Из года в год, терпеливо, скользким червем карфагеняне вгрызались в брега Сицилии колониями и крепостями. Удачи сменялись неудачами. Не раз и не два пуны были близки к полному покорению острова, но вступали в игру сторонние обстоятельства: эпидемии, выкашивавшие победоносные армии, наемные полководцы, приходившие на помощь грекам, внутренние распри.

Карфаген был одним из самых гармоничных по своему устройству городов древности. Властвовали в Новом городе триста знатных родов, накопивших громадные состояния торговлей и земледелием. Знатные давали Городу суффетов и полководцев, умело держали в руках плебс, позволяя тому время от времени выпускать пар на сходках и демонстрациях. Попытки того или иного властолюбца сделаться единоличным правителем Города пресекались знатными родами с карающей решимостью. Был без жалости казнен победоносный Малх. Вызвав недовольство аристократии, лишились влияния, невзирая на все заслуги пред Карфагеном, потомки легендарного Магона. Ганнон Великий, победитель Дионисия, возжелав власти, был разбит, схвачен и замучен до смерти.

Город крепко держался древних традиций: старых богов, разумного равновесия между народом и знатью, последовательной политики — агрессивной и даже коварной. Город дышал взаимонеприязнью своих обитателей: знати и плебса, карфагенян и ливийцев, рабов и андраподистов, в тяжелые времена смыкаясь в единый, слаженный организм. Когда Агафокл, сиракузский тиран решил разгромить карфагенян в их же доме, высадился на побережье, захватил Тунет и взбунтовал нумидийцев, никто не сомневался, что пробил последний день владычества Карфагена. Кое-кто даже попробовал вытащить из огня заветный каштан: Гамилькар, испытанный полководец взбунтовался, но был разбит на улицах города и казнен. А затем Агафокл был вынужден не просто убраться, но и выплатить контрибуцию как признание своей неудачи.

Карфагеняне ликовали. Их корабли беспрепятственно бороздили моря, наполняя казну торговою мздою; наместники Города сбирали дань с покоренных народов и подвластных земель; ремесленники наполняли рынки товарами, лучшими и дешевыми, нежели греческие, изобильные прибрежные земли давали урожаи сам-ста.

Пожалуй, ни одна держава допрежь не обладала столь грандиозными финансовыми ресурсами. Даже Афины в эпоху периклократии. Даже македонская империя в эпоху великого восточного похода. Даже Сиракузы при Дионисиях иль Гиероне. Ни один город не мог похвалиться столь великим числом жителей. Ни один не располагал гаванью на сотни и сотни торговых судов и боевых кораблей. Чего стоил грандиозный акведук в 750 стадиев, [2]подававший чистейшую воду с горного кряжа Зегуан в Атласских горах! Великие строители акведуков римляне не сумеют построить большего даже в эпоху империи. Карфаген поражал даже искушенных путешественников, повидавших многие страны. Немудрено, что величие Города произвело должное впечатление на римских послов.

Их было пятеро, ступивших на благодатную жирную землю Африки. Пятеро достойнейших из достойных, каким предстояло разрешить противоречия, возникшие между державами в минувшем году, и принять решение, угодное Янусу — распахнуть ли ворота храма иль оставить их на замке. Все пятеро — люди, известные в Риме, чьи имена на слуху каждого — патриция и плебея. Достойный Марк Ливий, не менее достойный Луций Эмилий Павл, благородный и почтенный Гай Лициний, горячий и столь же благородный Квинт Бэбий Тамфил. А старшим, главою посольства, был Квинт Фабий Максим, прозванный Веррукосом, муж осторожный и во всем умеренный, потому и поставленный над остальными.

Они производили внушительное впечатление — пять посланцев могущественного Рима, облаченные в белоснежные тоги, с алой полосой, в наброшенных на плечи пурпурных плащах, в черного войлока, — подчеркивая торжественность миссии, — шляпах. Они неторопливо шагали по улицам Карфагена, покуда и не подозревавшего о той роли, что сыграют пять этих людей в его судьбе, и продолжавшего жить обыденной суетной жизнью. Лишь немногие из горожан обращали внимание на небольшую процессию, окруженную двумя цепочками воинов — наемниками-иберами в покатых шлемах и новеньких, без единой царапины доспехах, и римскими легионерами, отличавшимися от наемников разве что своими громадными, красными, окованными в середине и по краям бронзой щитами. Эти немногие на мгновение отрывались отдел, мельком оглядывая незваных гостей, но суета почти тут же поглощала их: торговцев и ремесленников, чиновников и рабов, воров и наемников, добродетельных жен и шлюх — бесчисленных обитателей Карфагена. Какое им было дело до чужеземцев! Мало ли в Карфагене жителей дальних земель! Здесь можно повстречать купца-ионийца или наемника из Этолии, иллирийского пирата, ливийского князя, чиновника из Египта, критянина, что, как известно, лжив даже больше, чем самый коварный пун. Обыватели почти не обращали внимания на иноземцев, пускай те и походили обличьем на властителей грозного Рима. Какое дело Карфагену до Рима!

И карфагеняне возвращались к своим делам, оставляя гостей их собственным заботам. А гости, внимательно осматривались вокруг, дивясь грандиозности и величию Карфагена.

— Богатый город! — шептали губы Эмилия Павла.

— Да, здесь есть, чем поживиться! — вторил ему Тамфил, человек горячий, а порой даже вздорный.

— И очень сильный! — Это Ливий.

— Сильный богатством, но не доблестью граждан!

Старик Лициний покосился на идущего бок о бок с ним Фабия — не переборщил ли с патетикой? Фабий ничего не сказал, хотя и без слов было ясно, о чем думает глава посольства. Если придет война, — а никто из послов не сомневался, что она придет, — эта война будет тяжелой. Но еще был шанс уладить недоразумение миром, но шанс невеликий. Очень многие в Риме желали этой войны, недаром четверо из послов состояли в родстве или дружбе с могущественными Сципионами, ярыми ненавистниками пунов; очень многие в Карфагене вожделели того же. И никто из многих даже не подозревал, сколь долгой и страшной будет эта война.

Через бесконечные ряды инсул — шестиэтажных муравейников, пристанища ремесленников, торговцев, шлюх, воров и прочей черни — дошли до Бирсы, холма, откуда пошел Карфаген. Склоны Бирсы покрыты бесчисленными дымящимися плавильнями. Наверху — крепостца, скрывавшая от сторонних глаз лучшие храмы, общественные здания, дома знати. Мимо блудниц, зазывающих сластолюбцев из окон изукрашенных будок, — неимущие дщери Карфагена зарабатывали себе на приданое, — вошли в массивные тройные ворота, увенчанные башней. Начальник караула — ражий чернобородый детина — взмахом руки приветствовал офицера, сопровождавшего римлян; послов же пронзил насквозь, словно пустоту, скучающим взглядом.