Цитадель "Вихрь" - Татьяна Кононова Страница 2

Даша задумчиво смотрит в окно: апрельская погода непредсказуема, над городом собираются тучи. Серые, свинцовые, рваные по краям и доверху набитые скользким колючим дождем, они вот-вот разорвутся от нечаянного порыва ветра и опрокинут на землю очередной зараженный ливень. Почему-то кислотный дождь всегда приходит с северо-востока. После него цветущий апрель несколько дней перестает быть самим собой и чахнет.

— Тимур ушел служить, — тихо роняет подруга. И я снова чуть не проливаю чай: только зимой Тимуру, молодому человеку Даши, исполнилось восемнадцать, а вот теперь, так скоро… — Две недели назад. Он прошел все испытания, хотя мы уговаривали его нарочно что-нибудь провалить.

— Он слишком хорош, чтобы поддаваться самому себе, — шуткой пытаюсь разрядить напряженную обстановку, но безуспешно: Даше совсем не смешно, она начиталась про службу всякого и уже успела его похоронить.

— Он бесстрашный и безголовый, — хмурится она, потирая тонкую изящную переносицу. — Думает, что все нипочем. Испытательный срок на базе — месяц, после этого ребята проходят инициацию, получают специальность и остаются.

— Насовсем?

— Я не знаю, — Даша вздыхает, снова пряча глаза. — Уже две недели от него ни звонка, ни словечка. Обещал каждый день писать, а сам…

Не представляю, что тут сказать, как ее утешить. Я никогда не влюблялась, меня никогда не любили… вот так, как девушку, поэтому чувства подруги мне не знакомы, хоть и понятны. Она боится его потерять и тщательно скрывает свою боль за маской улыбки и спокойствия. Этому мы все научились. Но за Дашу, нежную, хрупкую и ранимую Дашу, мне особенно тревожно.

— Ты что-нибудь знаешь об этом месте? — достаю телефон, готовая мобилизовать все поисковые системы, но Даша мягко опускает мою воинственную руку.

— Цитадель “Вихрь” считается нашим оборонным комплексом и имеет базы в разных городах, — говорит она ровно и монотонно, как по заученному. — База Лес располагается в окрестностях столицы… то есть где-то у нас, база Горы — на севере, база Море — на юге, в закрытом порту. Большинство сведений о них засекречено, включая местоположение, численность участников, техническое оснащение и прочие нюансы. Поступление возможно с 18 лет, в летний и зимний набор, путем прохождения трех испытаний: спортивных нормативов, научной работы и социального эксперимента… Ой, что же теперь будет…

Даша роняет голову на руки и тихонько всхлипывает. Я обнимаю ее за плечи и чувствую, как они вздрагивают под моей рукой. Где-то я уже слышала про эту Цитадель. Да, в городах о ней говорят шепотом, с оглядкой, как будто боятся выдать секретную информацию, но в то же время служащие заведомо признаются героями. Служить престижно, они получают огромные деньги, кто-то из вышестоящих занимается благотворительностью. А о рядовых — ни слова, и даже близкие не знают о дальнейшей судьбе новичков и молодых бойцов. Отправляясь на службу, ты обрекаешь себя на мировое признание и личное забвение.

Все эти дежурные разговоры о том, как там в лечебном центре, как дела на последнем курсе, как продвигается подготовка к экзаменам, уже не имеют значения после разговора о главном, и мы с Дашей расстаемся на невеселой ноте. Она провожает меня домой, но звонкий, весенний шум улиц больше не радует и не вселяет надежду. Я все чаще ловлю себя на том, что вспоминаю Тимура — бойкого, веселого и активного парнишку, который готов был на все ради Даши и, видимо, отрекся от светлого и спокойного будущего с ней ради всеобщей безопасности. Конечно, его жертва слишком необдуманна, а еще — капля в море, ведь одного человека, пусть даже со стальной волей, недостаточно, чтобы спасти весь мир.

А еще я часто думаю о Цитадели. Что это на самом деле? Где она находится и как туда попасть? Действительно ли туда попасть сложнее, чем полететь в космос? И где-то я про нее уже слышала… Возможно, даже дома.

Дом…

Я поднимаюсь пешком на седьмой этаж и задыхаюсь, чувствую, как легкие несколько долгих секунд горят от боли и нехватки воздуха. Да уж, совсем отвыкла от физических нагрузок… Но не отвыкла от образа Дома, и каждый раз, уходя от него на полгода, неизменно тосковала. Белоснежная герметичная дверь, сканер отпечатков пальцев, на полу у входа — коврик с подогревом. Шумно втягиваю носом воздух, пытаясь отыскать знакомые запахи сандала, корицы и мяты, но их больше нет. Квартира опустела, и как будто вместе с людьми ее покинули ароматы дома, тепла, уюта и спокойствия.

Мои кислотные оранжевые кроссовки сиротливо прячутся под стойкой. Многорукий робот-чистюля приводит их в порядок щетками и спреями, и вот тут мне становится не по себе. В доме тихо. Слишком тихо, слишком чисто, как будто отсутствие людей стало привычным. Дедушка любил, когда “все под рукой”, но его уже восемь лет как не стало. Мама тоже любит творческий беспорядок: повсюду вечно разбросаны ее цветные косынки, перчатки, колпачки от духов, упаковки от таблеток. Ее многочисленные украшения, туфли, бейсболки, шарфы… Полка пуста. Я залезаю с головой в шкаф, но там тоже пусто. Только из зеркала на меня мельком взглядывает растерянное, растрепанное отражение.

— Мам?

Последние года три она много работает на дому и не встречает меня из лечебного центра, но всегда ждет дома, готовит мои любимые шоколадные кексы, пуще прежнего разбрасывает вещи, включает блюз на умной колонке. Глубокий, бархатный голос Hozier заполняет квартиру вместе с маминым смехом, грохотом посуды, ароматом шоколада, духов и корицы. А теперь повсюду пахнет свежестью, пустотой и одиночеством.

Голос срывается на крик.

— Мама!

Мамины вещи сложены в два ряда на идеально заправленной постели. В открытой коробке на полу — книги, электронные девайсы, мелочи. Мне на глаза попадается ярко-зеленый воздушный шарф с голубыми цветами. Ноги подкашиваются, и я, уткнувшись лицом в мягкий кашемир, плачу, плачу, плачу…

Задыхаюсь в аромате тонких, легких, таких знакомых духов. Пальцы неосознанно сминают, комкают кашемир, цепляются за голубые цветы, последнюю ниточку, связывающую меня с семьей. Нет сил даже стоять, и я лежу на холодном полу, вцепившись в этот тонкий шарфик, и кричу, пока хватает воздуха. Кашляю. Давлюсь слезами, застрявшими комом в горле. И снова кричу.

Чья-то теплая рука ложится на плечо. Вздрагиваю от неожиданности и сажусь, судорожно прижимая к себе мамин платок. Рядом сидит соседка, Виктория. Видно, я забыла закрыть дверь. С минуту мы смотрим друг на друга молча, а потом она обнимает меня, тянет к себе, как маленькую, и качает из стороны в сторону, прижимая к своему плечу мою растрепанную голову.

— Тише, тише…

Крик срывается на рыдания, переходит в тихие всхлипы, в одно сплошное, бесконечное и беспросветное “Почему? За что?..”

— Она не могла тебя навещать последний месяц. Она писала тебе письма, но не отправляла. Да и не только тебе… Их тут десятки неотправленных, — Виктория передает мне тонкий планшет в потертом сером чехле.

Мои руки дрожат слишком сильно, и Вика благоразумно кладет планшет на пол. Неотправленные письма и едва уловимый запах сладких духов — вот и все…