Смерти подобна - Яна Мелевич Страница 2

Толпа с самого утра заполонила улицы нашего небольшого города, двигаясь в сторону местного храма. Церковь Пресвятой Матроны сегодня стала самым посещаемым местом за всю историю Урюпинска. От домовых до Бабы Яги на инвалидной коляске с букетом хищных мухоловок, щелкающих зубастыми бутонами на всех подряд, — все шли побиться челом об алтарь, куда вчера поместили привезенные святые мощи матроны Агриппины.

Да, да, люди, нечисть и колдуны с магами искренне верили, что костяшки безвинно погибшей святой могут лечить от хворей. Монархия, чтоб ее.

Стою, курю и задумчиво прикидываю в голове, кого можно попросить починить кран на кухне. Хочется заорать: «И-и-и-игна-а-ат». И чтобы богатырь (или просто мужик) бежал, теряя тапки, с дивана выполнять за меня мужскую работу.

«А я тебе говорила. Поехали в Европу на отбор! Принца бы не отбила. Зато какого-нибудь приличного эльфа или не очень знатного дракона, возможно», — вспомнила наставления подруги Маши. Ей вот хорошо. Сидит сейчас в загородной благоустроенной пещере, яйца драконьи высиживает со своим Георгом.

Другая подруга, Алена, уже третий год попаданствует по мирам. Там мир спасет, тут дворец разрушит. Разведётся с одним темным властелином, выйдет замуж за другого. Целый гарем уж собрала из приличных темных колдунов, диктаторов и прочих личностей бандитской наружности…

— Кристина-а-а!

Мне бы тоже мужа. Просто чтобы кран в доме починил. Может еще обои поклеить, паркет перестелить, воду в погребе на даче откачать, — а то мой жертвенный алтарь скоро от сырости развалится.

— Кристина-а-а!

Совсем не обязательно красавца эльфа, сильного тролля или богатыря Иванушку. Сойдет вполне приличный мужчина от тридцати до сорока, не обезьяньей наружности и интеллектом чуть выше табуретки. Работящий, с профессией, неплохой зарплатой, а то ведь в декрет с лопатой наперевес по кладбищу не побегаешь.

— Замогильная, я принес тебе цветы!

Выплевываю сигаретку, и та падает со второго этажа прямо на расписанный проклятиями асфальт — у ног местного диакона. Сам служитель церкви улыбается, задрав голову, солнце игриво перебирает рыжеватые пряди в его каштановых волосах и заставляет щуриться. В одной руке букет гвоздики, в другой — Псалмы. Маленькая черная книжечка с картинами и молитвословной поэзией.

Настроение резко портится. Опять он — диакон Василий Шумский со своими просветительными речами и раздражающей навязчивостью. При нашем храме священникам помогает, а в свободное время болтается по городу и пристает к честным людям со словами: «Вы уже уверовали в нашего Создателя? Нет? Так я вам сейчас помогу».

— Исчезни и веник свой забери, — мрачно изрекаю, доставая из пачки еще одну сигарету.

— Но Кристин, я не могу. Люблю тебя, сил моих нет, — бодрым тоном отвечает блаженный, букетом красных цветочков помахивая. Хорошо так, осеняя святым знаменем территорию вокруг.

Вася Шумский — моя личная головная боль. Мы с ним когда-то вместе учились в средней школе для магически одаренных. Он — вечно битый местными гопниками-перевертышами ботаник, а я — местная троечница, пацифистка и лентяйка.

Зажали его за углом школы да давай требовать деньги на глюк-траву. Как сейчас помню, пятый класс был. Тут случилась я. Вся такая альтернативно одаренная, любительница шарахать магией без предупреждения и сдерживающих рун. Просто представьте себе весь ужас: злая взбешенная малявка ростом метр с кепкой. Рядом все мертвое оживает, стекаются души и темная сила пытается добраться до трясущихся в пятках перевертышей душонок. Прокляла всех, а его особенно.

Короче, с тех пор этот светлый никак от меня не отвяжется. Все оставшиеся шесть классов за одной партой просидели. Благо дорогая мамочка отправила свое дитя в академию Магического Богословного права на пять лет. Хорошие были времена. Никаких гвоздик в четном количестве, отравленных яблок, пирогов, лимонада со святой водой…

— Кристин, спускайся. Я сегодня даже без креста и заговоренного кинжала! — уверял меня тем временем, этот влюбленный идиот. — Я тебе вместо них принес святые псалмы — буду изгнание читать, в стихах!

Прищуриваюсь и, чуть перегнувшись через перила балкона, пытаюсь рассмотреть маленькую черную книжку. Цепким взглядом пересчитываю гвоздики и удовлетворенно крякаю: молодец! В этот раз принес целых двенадцать вместо двух.

В голубых глазах Васечки любовь, нежность и признание моей авторитетности в борьбе за его хрупкое светлое сердечко. На груди, поверх рясы, что-то блестит. Ага!

— Это что, ладанка? — тычу пальцем в небольшой серебряный сосуд на цепочке. Шумский удивленно смотрит на свое украшение, затем снова поднимает голову и улыбается.

— Ага. Как положено, освященная и заговоренная.

— Освятил кто?