Инквизитор поневоле - Александр Курзанцев Страница 2

Сев на топчане, я с ожесточением оглядел хуже горькой редьки надоевший за три месяца кукования серый камень инквизиторских застенков.

— Какая ещё «Система», какое литРПГ? — прошипел я, не обращая внимания на пристально наблюдающего охранника.

Поднялся, не забыв оправить за собой одеяло — с порядком тут было строго. И с сожалением констатировал:

— Похоже, кукуха уже того, начинает ехать.

— Разговорчики! — прикрикнул на меня чёртов дубак, и я молча принялся одеваться. Инквизиторской робы мне не выдавали, и натягивал я всё ту же чёрную ученическую мантию, в которой меня и забрали.

Неизвестность — вот что мучило больше прочего. Всего один раз ко мне пустили делегацию от академии: ректора с Элеонорой и Сергеем — но они ничего толком сказать не смогли, в основном пытались подбодрить. По крайней мере, Глушаков. И всё.

Несколько раз вызывали на допрос. Правда, незнакомые инквизиторы всё время недобро косились на печатку на моём пальце. Чудилось, что, будь их воля, так они бы мне палец с этим кольцом отрубили. Неприятие в их голосе прямо сквозило. Но последний допрос был с месяц назад, и от одиночества я уже начинал звереть.

— На допрос? — не выдержав, спросил я у конвоиров, что ожидали снаружи.

— Там скажут, — ответил усатый стражник, которого я помнил по прошлым моим выходам из камеры.

В общем-то, грубости ко мне, как и каких-то жёстких мер, не проявляли. Всё же я был носителем инквизиторского кольца. Поэтому соломенный матрац раз в неделю обновляли, а еду носили дважды в день, регулярно. Не ресторан, понятное дело, но, по крайней мере, было достаточно питательно.

Каких-то запретов или ограничений в пределах камеры у меня не было, поэтому, первую неделю тупо провалявшись на кровати, полный жалости к самому себе, со второй я взял себя в руки и составил примерный распорядок дня.

Утро я начинал примерно часа за полтора до первого приема пищи с хорошей — до пота — зарядки. Потом обтирался смоченным в воде полотенцем, завтракал, пару часов тренировался в составлении паутины известных заклинаний, затем снова приступал к физическим тренировкам с собственным весом, но уже длительным — до полного изнеможения. Далее был полуденный сон, после которого я садился и вспоминал теорию магии, по памяти восстанавливая учебные лекции. Ну а заканчивали мой день второй приём пищи, отдых и растяжка перед сном.

И так по кругу.

За три месяца на шпагат я, конечно, не сел, но уже мог выдать неплохой ура маваши на уровне своей головы. Вот, кстати, тоже выверт памяти, обострившейся в заключении — я вспомнил названия многих ударов из карате, которым сильно увлекался в детстве. Жаль только, что дело не ушло дальше изучения биографии Масутацу Оямы и разглядывания картинок в кустарно выпущенной книге, посвящённой киокушинкай карате, с попытками повторить увиденное дома. На секцию карате меня так и не отдали.

Зато теперь, скинув вес и регулярно растягивая связки, я вспоминал некогда виденные картинки и бодро лупасил стопой и внутренними поверхностями ладоней по каменным стенам, мудро следуя одному из принципов карате: «По твёрдому бей мягким, по мягкому — твёрдым».

Маваши гери, ура маваши, йоко гери, мае гери — я с удовольствием вспоминал забытые названия, катал их на языке, причмокивая от удовольствия, когда получалось особенно хлёстко и громко влупить по камню. Наверное, это тоже спасало меня от отупения.

Когда мы прошли, не останавливаясь, мимо безликого ряда дверей, ведущих в допросные, а затем поднялись на этаж выше, я понял: что-то изменилось, что-то поменялось там, во внешнем мире, с которым у меня не было связи. Даже затеплилась робкая надежда, что меня наконец отпустят.

А затем я увидел знакомое лицо, самого первого встреченного мной в этом мире инквизитора — Амниса. Слегка осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, он дождался, когда мы подойдём, и, махнув рукой, коротко бросил моим конвоирам:

— Свободны.

Стражи безмолвно развернулись, и я недоверчиво проводил взглядом их удаляющиеся спины. Неужели моё заточение заканчивается? Вот так, по одному небрежно брошенному слову?

Я бросил пристальный взгляд на Амниса и начал разговор:

— Старший инквизитор…

Но тот прервал меня, строго сообщив:

— Заместитель начальника городского управления и ваш непосредственный начальник, Ширяев.

Я резко замолчал, переваривая услышанное. Получается, меня всё-таки признали инквизитором? А как ещё понимать сказанное? Значит, точно, я свободен?

Последнюю фразу я, видимо, произнёс вслух, потому что Амнис несколько резко заявил:

— Не обольщайтесь, Ширяев, вы теперь на службе. И свободы у вас будет ровно столько, сколько позволят долг, обязанности и воля начальника. Всё понятно?

Я молча кивнул, не поднимая глаз, а инквизитор закончил:

— И служба эта продлится до самой вашей смерти, какой бы длинной или короткой не оказалась ваша жизнь.

От того, как были сказаны эти слова, я невольно поёжился. Веяло от них какой-то безнадёгой.

Немного полюбовавшись моим мрачным видом, Амнис скомандовал:

— За мной!

Дальше всё слилось в калейдоскоп стремительной беготни по этажам, где я что-то подписывал, что-то изучал, что-то забирал с собой… Под конец мне даже выдали инквизиторскую мантию и комплект обмундирования под неё, и я тут же, на складе и под бдительным взглядом каптёра, переоделся. Взгляд у того был намётанный: подошло всё, в том числе и обувь — добротные кожаные сапоги, напоминающие формой кирзачи из моего мира, только усиленные металлическими пластинами в носке и пятке.

— Теперь куда? — спросил я, приободрённый происходящим. Всё-таки после трёх месяцев отсидки служба инквизитора даже с таким пугающим вступлением не казалась чем-то по-настоящему ужасающим.

— А теперь, — холодно, сразу сбив весь мой позитивный настрой, ответил мой новый начальник, — я покажу, что такое «мера ответственности» и к чему её игнорирование может привести.