Танец марионеток - Томаш Низиньский Страница 2

Климат в Каэллархе я бы определил как умеренно дерьмовый. Солнце появляется редко, а большую часть времени царит холодная, ветреная и дождливая погода, располагающая прежде всего к пребыванию в тавернах и борделях. К сожалению, такие формы отдыха редко были нам доступны, поскольку враждебное отношение местных жителей заставляло постоянно оглядываться, опасаясь удара ножом в спину. Законы гостеприимства, как правило, не распространялись на нас, а плевок под ноги или болт, выпущенный из-за угла, были стандартной формой приветствия. Неприязнь туземцев, впрочем, вполне взаимная, ни в коей мере не была безосновательной.

Дело в том, что мы, Седьмой полк, находились на службе королевства Эреи, которое столетия назад завоевало суверенный Каэлларх. И с тех пор продолжалась оккупация региона, а случавшиеся раз в несколько лет восстания туземцев, добивавшихся независимости, каждый раз жестоко подавлялись. Впрочем, более ранняя история взаимоотношений Каэлларха и Эреи тоже не несла в себе признаков мирного сосуществования; по большому счету она состояла из двух поочередно сменявших друг друга фаз: войны и подготовки к войне… Языковые, культурные и политические различия между странами подогревали конфликт, а пожары на границе никогда не гасли. Каста воинов, иногда именуемая Кругом, до эрейского завоевания правившая в Каэллархе, постоянно бросала вызов Королевству. Однако из-за критической разницы в размерах территории и численности населения напрашивалось сравнение с мышью, бросающей вызов коту. К тому же в этой метафоре кот, помимо когтей и зубов, обладал богатыми залежами ресурсов, передовой техникой обработки металлов и логистически развитым тылом, позволявшим вести длительные кампании на враждебных землях.

Если кого-то жители Каэлларха ненавидели больше, чем солдат Эреи, то это были наемные подразделения на службе Королевства. Поэтому если боец Седьмого полка и выходил в город, то только в полной экипировке и в компании нескольких вооруженных сослуживцев, и где бы ни находился, всегда сидел у двери, спиной к стене. Когда командование спрашивало о настроениях в частях, офицеры часто использовали формулировку «низкий моральный дух». В ответ на тот же вопрос бойцы использовали несколько иные выражения, но почти всегда они содержали слово «блядь» в той или иной форме. Тем не менее первые восемь месяцев нашей службы в Д’уирсэтхе прошли относительно спокойно, хотя и не очень приятно. Но вот однажды в типичный для Каэлларха отвратительный и ветреный день начались неприятности. А все из-за того, что Ифрит был настоящим сукиным сыном.

* * *

– Это не значит, что я желаю Ифриту зла, – терпеливо объяснял Считала. – Я просто говорю, что когда мне не спится, я иногда представляю себе мрачную фигуру в черном плаще, которая очень медленно, но старательно лишает Ифрита частей тела, одной за другой, и при этом не дает ему потерять сознание.

– Понимаю, – ответил я, сочувственно кивнув. – Я бы не хотел делать поспешных выводов, но у меня есть основания полагать, что ты его не очень любишь.

– Ну почему сразу не люблю? – возмутился интендант. – Я лишь говорю, что если бы он покинул этот мир, я бы каждый день ходил на кладбище и танцевал на его могиле. Почему это сразу должно означать, что я его не люблю?

– И то верно. Я к тебе несправедлив. Я много раз видел, как ты танцуешь на могилах людей, к которым равнодушен и даже испытываешь симпатию.

– Святая правда. – Считала улыбнулся, явно довольный собой. – Однако это не меняет того факта, что Ифрит – мудак.

Снова я кивнул, признавая его правоту, и мы погрузились в молчание, созерцая открывавшийся перед нами вид. Мы сидели на крыше заброшенного особняка Мальдолини на Речной улице. Поскольку посещение общественных мест было связано с большим риском быть зарезанным бунтовщиками, плоская и просторная крыша этого высокого здания стала излюбленным местом отдыха офицеров Седьмого полка. Отсюда можно было окинуть взглядом всю панораму города: скучившиеся вокруг массивной глыбы Цитадели высокие, аккуратные здания, принадлежавшие сановникам и богатым купцам, далее – более низкие и менее впечатляющие жилища ремесленников и мелких торговцев и, наконец, чернеющее на горизонте море темных, придавленных собственной тяжестью к земле деревянных лачуг, в которых жила беднота. Дом, на крыше которого расположились мы, по высоте уступал только городской резиденции рода ван Доррен и изящной, устремленной ввысь Цитадели, благодаря чему мы обозревали город, расходившийся кольцами, будто с макушки пирамиды.

Предыдущие жильцы оставили особняк Мальдолини, конечно же, не добровольно, это потребовало некоторого вмешательства с нашей стороны. Дело в том, что, когда мы только прибыли в город, граф де Верде, командир гарнизона, расквартировал наш полк в Старых Казармах, ветхом здании возле Большого рынка. Выдержали мы там месяц, поскольку во время очередных вспыхнувших в Д’уирсэтхе волнений бунтовщики подожгли склад, расположенный вблизи Старых Казарм, и огонь очень быстро перекинулся на наше здание. Конечно, ситуацию быстро взяли под контроль, но Старые Казармы были настолько разрушены, что де Верде просто списал их. Граф решил проблему размещения Седьмого полка типичным для себя способом – поправ достоинство оккупированного населения. Он приказал нам выдвинуться на Речную улицу, занять монастырь, а всех монахов прогнать взашей. А так как происходило это сразу после подавления беспорядков, мы, разумеется, не встретили никакого сопротивления, ведь все жители, склонные его оказывать, уже находились либо в тюрьмах, либо на глубине нескольких метров под поверхностью свежераскопанной земли.

Вскоре оказалось, что беспорядки и пожар в Старых Казармах обернулись нам на пользу. Крыша нашей прежней квартиры имела больше дыр, чем черепицы, подвалы походили на грибные плантации, а из-за вездесущей и непреходящей влажности проживание в казармах становилось совершенно невыносимым. Монастырь, напротив, предлагал вполне комфортные условия, а монахи оставили после себя полные кладовые провианта. Кроме того, монастырь располагался в самом центре плотно застроенного района, а потому нам пришлось создать вокруг него зону безопасности, иными словами выселить всех жителей из соседних домов и разместить там стражников. Вскоре мы стали считать эти здания не только форпостами, но и местами для отдыха, а самое заметное и высокое из них – особняк Мальдолини – занял офицерский корпус.

Именно об этом я размышлял, сидя на крыше в компании Считалы и наслаждаясь одним из тех редких моментов, когда дождь давал передышку промокшему городу. Из задумчивости меня вырвал какой-то шум, и я осознал, что слышу чьи-то приближающиеся шаги. Через некоторое время люк в полу приподнялся, и мы увидели мерзкую рожу Безумного Йорлана. Широко распространенная в полку версия утверждает, что от природы он был весьма привлекательным мужчиной, но страсть к взрывчатке быстро лишила его красоты. Его лицо покрывали шрамы и ожоги, а волосы со временем сильно поредели и по цвету напоминали выцветшую траву.

Он преодолел последние ступеньки, а когда вышел на крышу, оказалось, что в руках он держит полный ящик помидоров. Здесь следует подчеркнуть, что прозвище «Безумный Йорлан» он справедливо заслужил, получив его не за отдельные, не связанные между собой инциденты, а за всё свое творчество и годы поведения, выходящего за рамки любых социальных норм. Поэтому, когда Безумный Йорлан появился на крыше конфискованного купеческого особняка с ящиком, полным помидоров, мы сочли это событие вполне естественным явлением. Правда, должно было пройти несколько лет, прежде чем наше командование окончательно оставило всякую надежду привить ему хотя бы каплю дисциплины, однако недавно всё же удалось выработать компромисс, при котором Йорлану предоставлялась свобода действий, если только они не наносят непосредственного вреда полку. Таким образом, его фактически освободили от всех обыденных правил и обязанностей, и в итоге нам пришлось создать специально для него классификацию поведения, состоящую из трех категорий. Первая включала безобидные безумства, вторая – вредные только для Йорлана, а третья – безумства, опасные для него и всех находящихся в радиусе ста метров.